Парни толпились возле инструктора.
— У Дзавашвили есть гандон, — сказал Матыцын, — я видел.
— Один? — спросил Фидель.
— Тоже мне, доцент! — рассердился Воликов. — Личный гандон ему подавай! Будешь на очереди…
— Банальный гандон не поможет, — уверял Матыцын, — знаю я этих, с высылки… У них там гонококки, как псы… Вот если бы из нержавейки…
Алиханов лежал и думал, какие гнусные лица у его сослуживцев.
«Боже, куда я попал?!» — думал он.
— Урки, за мной! — крикнул Воликов.
— Люди вы или животные?! — произнес Алиханов. Он спрыгнул вниз. — Попретесь целым взводом к этой грязной бабе?!
— Политику не хаваем! — остановил его Фидель.
Он успел переодеться в диагоналевую гимнастерку.
— Ты же в рай собирался?
— Мне и в аду не худо, — сказал Фидель.
Алиханов стоял в дверном проеме.
— Всякую падаль охраняем!.. Сами хуже зеков!.. Что, не так?!.
— Не возникай, — сказал Фидель, — чего ты разорался?!. И помни, в народе меня зовут — отважным…
— Кончайте базарить, — сказал верзила Герасимчук.
И вышел, задев Алиханова плечом. За ним потянулись остальные.
Алиханов выругался, залез под одеяло и раскрыл книгу Мирошниченко «Тучи над Брянском»…
Латыш Балодис разувался, сидя на питьевом котле. Балодис монотонно дергал себя за ногу. И при этом всякий раз бился головой об угол железной кровати.
Балодис служил поваром. Главной его заботой была продовольственная кладовая. Там хранились сало, джем и мука. Ключи Балодис целый день носил в руках. Засыпая, привязывал их шпагатом к своему детородному органу. Это не помогало. Ночная смена дважды отвязывала ключи и воровала продукты. Даже мука была съедена…
— А я не пошел, — гордо сказал Балодис.
— Почему? — Алиханов захлопнул книгу.
— У меня под Ригой дорогая есть. Не веришь? Анеле зовут. Любит меня — страшно.
— А ты?
— И я ее уважаю.
— За что же ты ее уважаешь? — спросил Алиханов.
— То есть как?
— Что тебя в ней привлекает? Я говорю, отчего ты полюбил именно ее, эту Анеле?
Балодис подумал и сказал:
— Не могу же я любить всех баб под Ригой…
Читать Алиханов не мог. Заснуть ему не удавалось. Борис думал о тех солдатах, которые ушли на питомник. Он рисовал себе гнусные подробности этой вакханалии и не мог уснуть.
Пробило двенадцать, в казарме уже спали. Так начался год.
Алиханов поднялся и выключил репродуктор…
Солдаты возвращались поодиночке. Алиханов был уверен, что они начнут делиться впечатлениями. Но они молча легли.
Глаза Алиханова привыкли к темноте. Окружающий мир был знаком и противен. Свисающие темные одеяла. Ряды обернутых портянками сапог. Лозунги и плакаты на стенах.
