Наверное, многое прочитав в сочувственном взоре, господин подполковник старательно выпрямился на стуле и твердо ответил:
– Будьте уверены – еще повоюем. Даже вторым номером к вам, господин подпоручик, считаю пойти не зазорным.
Тон с твердого изменился на почти просительный:
– Только вы уж дождитесь меня, Ростислав, не подставляйте горячую голову под большевистские пули, не геройствуйте понапрасну…
Последнее слово будто застряло в ушах, давая неприятно звучащее, искаженное эхо:
… напрасно, …расно, красные… Красные!
Похоже, это был обморок, потому что зрение возвращается с трудом, а дышать стало совсем невмоготу. На краю неглубокого оврага стоят несколько фигур, настороженно поводя винтовками с примкнутыми штыками. Сощурившись, разглядев, понимаю – действительно, красные. Погон на плечах нет.
Оценив отсутствие противника, вражеские солдаты приступили к ставшему обычным в годы гражданской войны занятию: сбору трофеев, попутно добивая тех, кто проявляет признаки жизни. Патроны не тратят – колют штыками. Судя по уверенным движениям, занимаются этим не в первый раз.
Мне нестерпимо стало жаль, что упирающийся в бок верный «Льюис» постигнет та же трофейная судьба. Нет, не будет наш с Игорем Аркадьевичем пулемет служить этой сволочи!
Непослушные пальцы правой руки с великим трудом отстегнули клапан лежащей рядом гранатной сумки и скользнули внутрь. Господи, помоги!..
Мародеры приблизились настолько, что без затруднений разбираю их негромкие голоса. А последнее на этом свете дело никак не движется. Упрямая чека не поддается теряющей последние силы руке.
– Мыколо, глянь, охвицер оскалился.
– То дохляк, а вон тот мальчишка – живой!
Чужие грязные, разбитые сапоги оказались совсем рядом.
– Побачь, пулеметчик. Це ж тот гад, шо наших немерено положил! Ща я его в душу…
– Погодь.
Удар ногой в бок заставил вздрогнуть от боли. Из-под повязки опять потекла кровь.
– Шо, барчук, погано?
Второй удар, еще и еще, прямо по ранам…
Сознание уплывало, сквозь наваливающуюся муть с трудом доходили слова:
– Кишки ему, гаду, выпустить! Дай-ка, пока он не сдох…
Острая боль распорола живот, пронзив все тело и вызвав мучительный стон. Но дернувшаяся в судороге рука все-таки выдернула чеку. Сейчас…
– Шо, не нравится, ваше благородие? Сучье племя! Поизмывались над народом, таперича наш черед! Как щеня выпотрошу!
Штык ковырял и кромсал плоть, неся жуткие мучения, а я удерживал рвущийся из души крик, стараясь достойно офицера продержаться бесконечные двенадцать секунд пытки. Одновременно со вспышкой взрыва пришло избавление…
