«Революция» — вот, оказывается, к чему стремился Сантур, вот чему посвятил себя, из-за чего подвергался опасностям, попал в тюрьму, сидел в одиночке, объявил в знак протеста голодовку…
Но не из тех был Ерванд Якулыч, чтоб потерять от радости голову. Надо было действовать — и действовать с умом. У него и в мыслях не было вернуться к прежним делам, открыть свою оптовую контору: «Где теперь найдешь столько товара?..»
— Эх, чего уж там… Ушли все мои денежки, — вздыхая, говорил он всем знакомым. — Разве Сантур мой мог что-нибудь оставить — все на революцию отдал, ничего не пожалел…
— Благодари бога, Ерванд Якулыч, за такого достойного сына.
— Да, только одно у меня и осталось, — это мой сын Сантур.
— Ты не беспокойся, Ерванд Якулыч, снова поднимешься, все вернешь. Мы тебя так не оставим… только бы сын твой был с нами подобрее… А то совсем задушили нас эти проклятые налоги, вздохнуть не дают. Не теснил бы он нас с этими патентами-матентами, а мы, поди, сам знаешь…
Ерванд Якулыч многозначительно качал головой, давая понять, что все это не так просто, что Сантура-де надо как следует ценить, а ему, Ерванду Якулычу, надо помочь по-настоящему стать на ноги.
И вот Ерванд Якулыч, человек, пострадавший за революцию, открыл в одном из глухих уголков города небольшую кожевенную лавочку: в те дни это еще было можно. Войдешь в нее — будто и нет ничего: всего несколько пудов кожи, два-три ящика мелких, похожих на мышиные зубы, сапожных гвоздей, белые деревянные гвоздики-шпильки, дратва, воск… И все-таки лавочка эта ни минуты не пустовала — здесь совершались все связанные с налогами и патентами сделки, о которых, как клялся и божился Ерванд Якулыч, Сантур не имел ни малейшего понятия. Просто сам Ерванд Якулыч, по доброте душевной, помогал плательщикам налогов, чтобы потом им легче было договориться с сыном.
Да и мог ли Сантур снизойти до всех этих путаных грязных расчетов. Ведь он с каждым днем поднимался все выше, завоевывал имя и положение. Теперь ходили даже слухи, что в свое время он заставил отца купить фаэтон с огненными скакунами, потому что ему не раз приходилось участвовать в крупных экспроприациях.
— Ах, если бы вы знали, как утекали через его руки мои денежки, — довольно беззлобным тоном «признавался» Ерванд Якулыч в разговорах с приятелями.
— Да, никому так не повезло, как Ерванду Якулычу, — замечали они. — Но молодец у него Сантур!.. Не парень, а меч обоюдоострый…
И верно, на что было жаловаться Ерванду Якулычу? Теперь, когда он выходил из дома, дворник Кудрат сходил с тротуара и вытягивался перед ним столбом. Ерванд Якулыч медленной, тяжелой походкой, заложив руки за спину, проходил мимо смущенного, чувствовавшего себя преступником дворника и словно говорил всем своим ехидно-высокомерным видом: «Ну, что, Кудрат, видел?»
