Я был начальником цеха заводских лабораторий, а химическую лабораторию убирали две технички, которые, по идее, должны были работать с 8.00 до 17.00. Но часть залов и комнат была задействована только днем, и было трудно, да и глупо убирать их, когда там уже работают люди. Поэтому одной техничке изменили график работы. Она приезжала первым автобусом в 6.00, убирала наиболее сложные в производственном отношении помещения, а затем убирала кабинеты, все это делала без перерыва, посему и уезжала домой в 14.00. А вторая начинала в 8.00, мыла посуду и убирала разлитые реактивы и грязь, образовавшуюся по ходу дневной смены, работая до 17.00. И вот приходит ко мне вторая уборщица и жалуется на «несправедливость»:
— Почему той уборщице разрешают уезжать в два часа, а я работаю до пяти?
— Потому что та работает с шести и без обеда, а ты с восьми и с обедом.
— Это неправильно, пусть тоже работает до пяти.
— Но тогда же получится, что она работает не 8 часов, а 10.
— Ну и что?
— Послушай, может быть, вас менять? Одну неделю она будет работать с шести, а вторую ты.
— Нет, мне не нравится работать с шести, пусть она работает до пяти.
Смех смехом, но я не смог ее убедить в справедливости этого графика: она пропускала мимо ушей все мои доводы, что по фактическому времени они работают одинаково, она требовала, чтобы они обе работали до пяти, иначе это «несправедливо». Я вынужден был прекратить разговор с ней, и она, обидевшись, спустя некоторое время нашла другую работу и перевелась в другой цех. Почему? Потому что, оставшись у меня, она самой себе обязана была бы признаться, что она дура и выдвигала дурацкие требования. А ушла она с сознанием своей правоты — с сознанием, что она умная женщина, а я гад, допускающий несправедливости.
— Но это же неумная женщина.
— А эйнштейнисты умные? Надежд, что эйнштейнисты прозреют, очень мало, тратить силы под эти надежды — глупо.
Вопрос требует кардинального решения. Нужно, чтобы в науку, да и никуда не попадали люди, неспособные логически мыслить, неспособные образно представлять процессы, в которые они вмешиваются. А для этого нужно срочно заняться школой, поскольку вся человеческая тупость прет из школы, из негодной латинской системы обучения детей.
— Иногда складывается впечатление, что вы, оценивая состояние науки, идете всем наперекор из какого-то принципа. — Да при чем тут это? Скажем, я, к примеру, уважаю Анатолия Вассермана, но вот даже он недавно позволил себе высказаться в том смысле, что Лысенко был плохим биологом. А ведь это Вассерман! А что тогда говорить об остальных? И волей-неволей займешься вопросом, почему эта наша местная научная немочь нескончаемо прыгает на Лысенко. Почему у этих научных импотентов, которые никогда ничего и никому не дали, кроме болтовни, прямо-таки жизненная потребность изолгать Лысенко и унизить?
