В наступившей мучительной тишине слышался только стук мотора. Хосе не знал, что сказать.
Он не помнил такого случая. Но в четырнадцать лет он вполне мог так поступить. Тогда все его поведение определялось деньгами и легкомыслием. Впрочем, и сейчас тоже. У него оставалось две возможности — отрицать случившееся или извиниться. В силу особенностей своего характера Хосе решил испробовать обе.
— Послушай, Лайза, я думаю, что ты неправильно меня поняла. Я бы никогда не сказал ничего подобного… тем более тебе, но если такое случилось… если я сказал так, то я очень сожалею. Честное слово, мне очень жаль…
Он смотрел на нее, пытаясь угадать ее реакцию. Похоже, дело обстоит не очень хорошо.
— А мне все равно. Это ерунда. Тогда меня это огорчило, но в то время меня очень многое огорчало. Мне не следовало приглашать тебя на танец. Не следовало быть бедной. И не следовало есть все эти сдобные булочки. Все плохое, что с тобой случается, это твоя вина. И все хорошее, что с тобой происходит, это твое завоевание. Я не верю в случайности. Ведь теперь ты потанцуешь со мной, Хосе?
Лайза положила загорелую ногу на сиденье рядом с ним и поправила узкую полоску трусиков на бедре. Крохотный бюстгалтер поддерживал снизу ее груди, которые вообще-то в такой поддержке не нуждались, и вдруг воздух вокруг нее сгустился от аромата похоти. Она обернулась к Хосе, ее знаменитые губы приоткрыли безупречные зубы, и она подарила улыбку Лайзы Родригес, стоившую миллион долларов, глупому маленькому мальчику, который однажды обидел ее.
Хосе с облегчением улыбнулся в ответ. Он еще ничего не проиграл. По какой-то причине, которой ему никогда не понять, она не прогнала его.
— Мы можем потанцевать сегодня вечером, — ответил он дрожащим от восторга голосом. Он был так поглощен своими желаниями, что не понял подтекста реплики Лайзы.
— Посмотрим, как ты будешь вести себя за ленчем, — сказала Лайза с воркующим смешком. Прекрасная бабочка высвободилась из безобразного кокона, которому однажды нанес обиду этот мальчик. Но это была та же Лайза Родригес, и она по-прежнему умела ненавидеть.
Хосе стоял у штурвала «Сигареты», когда пришло время развернуть яхту к пристани Бей-сайда. Хорошенькие девушки, находившиеся на борту яхт, назывались в Майами палубной мебелью, а рядом с Хосе было настоящее музейное произведение искусства. Гордость за якобы принадлежащую ему собственность распирала его, пока он вел катер под восхищенными взглядами гуляющих. Он нашел на причале свободное место, где было больше всего зевак, заставил моторы взреветь и включил стереосистему на полную громкость. Это означало — смотрите на меня. Смотрите, что я заполучил. И поэтому — смотрите, кто я!
