Моника и Остин вытерли ягнят рваными махровыми полотенцами, а потом вытерлись сами.
Остин присел на корточки, глядя, как один новорожденный сосет свою маму, а она заботливо вылизывает голову другому.
- В природе много любопытного. На месте мамаши я бы поинтересовался, где это черти носят отца. Почему бы ему не прийти сюда на выручку? По крайней мере, шатался бы где-нибудь поблизости в ожидании благополучного разрешения от бремени, пошутил он.
- Она здорово со всем управилась сама, - заметила Моника, тщательно осмотрев овцу. - Так поступают большинство женщин.
- В особенности ты, верно? - Его взгляд отчетливо выражал осуждение, а она хотела выказать в ответ безразличие, но не смогла. Эмоциональный порыв захлестнул ее.
- Проклятье! - выругалась она и вскочила на ноги.
Остин уже хорошо изучил наступательную манеру Моники и знал, когда следует быть с ней пожестче, а когда помягче.
- Теперь, я полагаю, ты намерена изгнать меня со своей земли ради своего спасения.
- Своего чего?
Понимая, что резкие движения напугают ослабших животных, Остин тихо повторил:
- Спасения.
- Я не просила тебя о помощи. По-моему, ты сам влез в мои дела.., опять!
- Это не очень обременительно, - улыбнулся он. -Простое "спасибо, Остин" было бы платой мне за услугу. - (Она уставилась на него широко открытыми глазами.) - Не понимаю, - продолжал он, - почему так трудно для тебя произнести простейшие слова? Поблагодарить за услугу - это всего лишь обычная учтивость.
- И ради этого ты превращаешь мои проблемы в свои? Хочешь, чтобы я благодарила тебя?
- Предположим, что так.
- Ты лжешь. Тебе от меня что-то нужно, и это выходит за пределы просто добрососедских отношений, - рассердилась она, чувствуя, как пылают ее щеки.
Она бы охотно произнесла свою тираду ледяным тоном, но Остин Синклер раздражал ее: с одной стороны, ей хотелось вступить с ним в перепалку, а с другой... Что же с ней такое творилось? Он ведь ничего для нее не значит. Ничего. Нужно затвердить это раз и навсегда. Иначе не избежать очень больших неприятностей.
Он с такой стремительностью обнял ее и столь искусно впился в губы, что Моника сдалась прежде, чем поняла это рассудком. Его прикосновение было более возбуждающим, чем в прошлый раз, хотя казалось, что это немыслимо. На сей раз его губы были более требовательными. В том неистовстве, с каким он проник языком в ее рот, таилось ощущение, будто это - его первый и последний поцелуй. На сей раз он не сдерживал свой порыв и, казалось, не думал о том, что от его натиска земля поплыла у нее под ногами. На сей раз он готов был идти до конца. Он прижал ее к себе с такой силой, что она слышала, как бурно колотится его сердце. Его ладонь гладила ей спину.
