Кровать, широкая, чистая, «гигиеническая», блестела металлическими прутьями и чистым бельем. Пуховое одеяло было скомкано. Белые подушки разметаны.
Софихен прибрала на столе пепельницу, сдвинула в сторону газеты, развесила на стуле валявшийся на столе жилет и расставила чайники, блюдца, тарелки и чашку.
— Прикажете открыть окно? — сказала она. — Очень хорошая погода.
— Да, откройте, — не спуская с нее тяжелого взгляда, сказал гость.
Софихен отдернула прозрачную желтую занавесь и растворила обе половины окна. В душную спальню, пропитанную табачным дымом, легко и приятно вошла утренняя весенняя свежесть. Она принесла запах сирени, мокрой листвы и только что скошенной травы. За небольшим палисадником с цветущими розовыми рододендронами была улица, за нею парк. Громадные каштаны были все в свечках белых восковых цветов. Раскидистые липы аллей уходили вниз. Влево, на обширном лугу — «ремизе» — розово распускалось железное дерево.
Там косили едва поднявшуюся траву, и длинная вереница пестро одетых девушек граблями ворошила ее. Снизу из-за парка, из города, несся мерный и ровный звон. Звонили в лютеранской церкви.
Кругом были мир, тишина и счастье здоровой, ничем не волнуемой жизни.
2
— Фрейлейн Шален просит позволения прийти к вам, чтобы заполнить Anmeldungsblatt, — сказала Софихен, в два-три незаметных движения прибравшая спальню и придавшая ей опрятный вид.
— Хорошо, — сказал постоялец и тяжело опустился в кресло. Он уже допил свою чашку, когда пришла фрейлейн Шален.
Худенькая, неопределенных лет, с гладко приглаженными русыми волосами, с покорным выражением серых глаз, она подала узкий розовый листок и попросила заполнить его. Постоялец быстро записал сведения и подал листок.
Фрейлейн Шален читала, проверяя, все ли записано, что надо. «Alexis… Vatername — Sergius… Familienname — Baholdin… Geboren in Jahre 1867… Aus U.S.S.R.».
— Что это значит? — спросила она, указывая на показавшиеся ей странными буквы.
— Union sovietigues, socialistigues republigues, — скучающе сказал постоялец.
— Что это такое?
— Вы не знаете?
Простые глаза смотрели ясно и честно. Под их взглядом Бахолдин скосил свои мутные глаза.
— Не знаю.
— Ну, если хотите, Россия, — сказал Бахолдин.
— Ах, так… Советская… Она перебрала в руках листок и зазвенела ключами на поясе. Ее лицо покрылось красными пятнами. Она была сильно смущена. С трудом выдавила из себя:
— Вам придется платить за неделю вперед.
— Почему?
— Такое правило.
