На словах эмиграция казалась реальностью. На деле — сразу возникало множество проблем.
Что будет с родителями? Что подумают люди? А главное — что она будет делать на Западе?..
В загс пойти с Цехновицером — уже проблема. У жениха, вероятно, и костюма-то соответствующего нет. Не скажешь ведь инспектору, что брак фиктивный…
А потом начались какие-то встречи около синагоги. Какие-то «Памятки для отъезжающих». Какие-то разговоры с иностранными журналистами.
Маруся стала ходить на выставки левой живописи. Перепечатывала на своей «Олимпии» запрещенные рассказы Шаламова и Домбровского. Пыталась читать в оригинале Хемингуэя.
Ее родители о чем-то догадывались, но молчали. Пришлось Марусе с ними объясниться.
Как это было — лучше не рассказывать. Тем более что подобные драмы разыгрывались во многих номенклатурных семействах.
Родители обвиняли своих детей в предательстве. Дети презирали родителей за верноподданничество и конформизм.
Взаимные попреки сменялись рыданиями. За оскорблениями следовали поцелуи.
Федор Макарович знал, что должен будет в результате уйти на пенсию. Галина Тимофеевна знала, что с дочкой она больше не увидится.
В октябре Маруся зарегистрировалась с Цехновицером. К Новому году они получили разрешение. Девятого января были в Австрии.
Оказавшись на Западе, Цехновицер сразу изменился. Он стал еврейским патриотом, гордым, мудрым и немного заносчивым. Он встречался с представителями ХИАСа, носил шестиконечную анодированную звезду и мечтал жениться на еврейке.
Условия фиктивного брака Цехновицер добросовестно выполнил. Увез жену на Запад. Зато Маруся оплатила все расходы и даже купила ему чемодан.
Вскоре им предстояло расстаться. Цехновицер улетал в Израиль. Маруся должна была получить американскую визу.
Маруся говорила:
— Как ты будешь жить в Израиле? Ведь там одни евреи!
— Ничего, — отвечал Цехновицер, — привыкну..
Марусе было грустно расставаться с Цехновицером. Ведь он был единственным человеком из прошлой жизни.
Маруся испытывала что-то вроде любви к этому гордому, заносчивому, агрессивному неудачнику. Ведь что-то было между ними. А если было, то разве существенно — плохое или хорошее? И если было, то куда оно, в сущности, могло деваться?..
В аэропорт Маруся не поехала. У маленького Левушки третий день болело горло.
Маруся из окна наблюдала, как Цехновицер садится в автобус. Он казался таким неуклюжим под бременем великих идей. Его походка была решительной, как у избалованного слепого.
