Между последними имеются явственные различия. Китай и Индия суть географические понятия, и их богатые и изощренные культуры все же оставались в основе своей региональными. Первая мировая религия, буддизм, была решительно отвергнута в родной стране и постепенно становилась все более локальной в странах Юго-Восточной и Восточной Азии, куда была принесена. Ислам, напротив, был мировой религией, никогда не оставлявшей своих универсалистских устремлений.
Имеется еще один чрезвычайно важный аспект, в котором соприкосновение Европы и ислама отличается от соприкосновений Индии и Китая. Европеец и китаец, европеец и индиец встречались как незнакомцы, не знающие друг о друге ничего или почти ничего. Для европейца Индия и Китай были просто названиями, не вызывавшими в памяти ничего, кроме немногих полузабытых обрывков из классических авторов и заметок средневековых путешественников. Если европейцы знали об Индии и Китае мало, индийцы и китайцы не имели о Европе никакого представления, так что они могли взглянуть друг на друга достаточно непредвзято.
Напротив, европейцы и мусульмане знали — или считали, что знают — друг о друге много всякой всячины. Они были соседями с самого зарождения ислама в VII веке, поддерживали постоянные контакты и связи, часто как соперники, иногда как враги, чье отношение друг к другу формировалось и утверждалось столетиями общения и, со стороны европейцев, страха. Европейский образ мусульманина весьма отличался от образа индийца или китайца. Индийцы, в конце концов, никогда не вторгались в Испанию и не переваливали через Пиренеи, а китайцы никогда не брали Константинополь и не осаждали Вену. Никто из них не пытался обратить христиан в свою веру, да и природа их верований была в то время неизвестна и скорее всего недоступна европейцам. Кроме того — и это, возможно, было главным, — они не объявляли Библию устаревшей и не предлагали вместо нее нового писания. Европа и ислам были старыми знакомыми, близкими врагами, чьему нескончаемому спору общие корни и общие цели придавали особую ожесточенность.
И в самом деле, весь сложный процесс европейской экспансии и имперской политики на протяжении последних пяти столетий коренится в столкновении ислама и христианского мира. Он начался с долгой и трудной борьбы завоеванных народов запада и востока Европы за возвращение своих родных земель в лоно христианства и изгнание завоевавших и подчинивших их мусульман. Вряд ли можно было ожидать, что торжествующие испанцы или португальцы остановятся на берегах Гибралтарского пролива или что русские дадут татарам спокойно отойти и перегруппироваться на своих базах в среднем и нижнем течении Волги, тем более что в то же самое время мусульмане предприняли новое, смертельно опасное наступление на христианский мир: продвижение турок с Босфора за Дунай угрожало самому сердцу Европы. Триумфаторы-освободители, вернув собственные земли, стремились загнать своих бывших владык туда, откуда они пришли. Тот же порыв, тот же импульс, что позволил испанцам и португальцам вытеснить мавров с Иберийского полуострова, увлек их через проливы в Африку, вокруг Африки и в невообразимые земли, лежащие далеко за Африкой. Тот же порыв, тот же импульс увлек победоносных русских от стен освобожденной Москвы к Каспийскому и Черному морям и на просторы Азии. Два взаимосвязанных процесса, реконкиста и следующее за ней собирание империи, происходили почти одновременно в противоположных концах Европы. В 1480 году русские окончательно сбросили татарское иго и изготовились к наступлению на собственно татарские земли; в 1492 году испанцы уничтожили последнее мусульманское государство в Испании и рьяно включились в процесс открытия новых земель, уже начатый португальцами. Прочие европейские народы, никогда не испытывавшие гнета мавров или татар, если не считать сухопутных и морских набегов для захвата рабов, тоже не остались в стороне от мощного движения, ведшего христианскую Европу от реконкисты к имперской политике.
