А уж позднее какое только имя не давали талантливому самоучке. То он представал как Петр, то нарекался Василием, а однажды по воле одного из исследователей взгромоздился на велосипедное седельце некий Ефим Михеевич да и махнул почему-то из Верхотурья аж в Санкт-Петербург. Кататься так кататься! И вот уже другой охотник до открытий, вычитав публикацию в старинном журнале «Нива» и, видимо, позабыв, что существовал город Ростов Великий (ныне Ростов Ярославский), ничтоже сумняшеся, сообщает, что Артамонова встречали с хлебом — солью… в Ростове-на-Дону!
Дошло до курьеза: иные исследователи, не признавая подлинности хранящегося в нижнетагильском музее экспоната, вместе с водой выплеснули ребенка: не было, дескать ни велосипеда, ни изобретателя. Рассказывают, как один экспериментатор выволок из Политехнического музея копию Артамонова железного конька, оседлал его, да тут же и сверзился на асфальт и тоже, потирая колено, усомнился: выдумка все, экспонат — подделка, не для езды. А вот рабочие Нижне-Тагильского завода понаделали точно таких же самокатов, да и катаются на потешных велосипедах во время народных гуляний.
Попытки найти более ранние, чем книга Белова, источники, в которых бы прямо говорилось о катании в Москве, пока остаются безрезультатными. Вот тут и начинается загадка: окажись в наших руках хотя бы маленькая заметка об уральском самокате в столичных газетах того, 1801 года…
Однако сейчас мы располагаем многими косвенными доказательствами причастности именно Артамона Елизаровича Кузнецова к выдающемуся изобретению.
Архивный поиск, изучение документов демидовских времен показали, что не было ни одного Артамонова, ремесло которого было бы близко к изобретательскому, а Артамону, ходившему в помощниках у знаменитого уже в те времена Егора Григорьевича Кузнецова, было известно и слесарное, и кузнечное дело, и саму идею мог дядя подсказать.
Важным свидетельством является приведенное в повести (с незначительной правкой) письмо князя Лопухина по поводу дарования Кузнецовым обещанной воли. За здорово живешь свобода не давалась, даже Егор, чьи заслуги не раз отмечались, чуть было не разуверился, что мечта его сбудется. Однако в конце концов и он, и Артамон получают долгожданную волю «единственно из того, что и х д е л а угодны государю». Следовательно, Артамон отличился тем значительным, что помогло получить ему вольную, да еще со всем семейством.
Дрожки Егора Кузнецова выглядели куда как нарядней и внушительней рядом с самокатом. Не оттого ли в документах упоминаются лишь они, а заслуги Артамона конкретно не обозначены. Да ведь, наверное, и названия-то Артамонову изобретению еще не существовало.
