Недовольный собой, неприятно взволнованный, томимый непонятной тоской и печалью, шел он вдоль моря, не зная, куда идет.
Все было под стать его сварливому настроению:
Море — грязное и мусорное; окраинные домишки — вопиюще бедные, неряшливо скроенные из кусков фанеры, железа, горбылей; везде — горы гниющего мусора, груды исковерканного железа, изломанного бетона…
В городе продавец газировки, потный, жирный грузин, стаканы не мыл, а просто споласкивал в ведре, вода в котором уже была отвратительно мутной, с грязной пеной поверху.
Тимуру казалось, что город завоеван какими-то наглыми, бесцеремонными, хамоватыми варварами, неуловимо похожими друг на друга даже внешне, не одними только повадками.
Глаза мальчика безошибочно выхватывали из людской толчеи этих завоевателей:
по-хозяйски обнимавших женщин…
жирно, по-хозяйски гогочущих глупым своим шуточкам…
шагающим по улицам так завоевательски напролом, что местным жителям и отдыхающим приходилось везде уступать им дорогу.
Везде считали деньги, протягивали деньги, запрятывали деньги, вынимали деньги…
Нищий опустившийся старик бродил между столиками открытого кафе в поисках оставшихся на столах кусков, недопитого кофе, неубранной бутылки.
Молодые нагловатые парни (тоже, несомненно, «завоевателей») большой компанией сидели за двумя столами.
Они решили повеселить себя. Сначала один, а затем и второй, и третий ногами перегородили старику дорогу так, что он вынужден был остановиться возле стола.
Один налил стакан водки, жестом предложил старику.
Другой сыпанул в тот стакан соли.
Третий шмякнул ложку горчицы.
Четвертый опрокинул в стакан перечницу.
Пятый стряхнул пепел.
Шестой показал деньги, несколько пятирублевок — пей, дескать.
Тимур глядел на эту сцену, стиснув зубы от ненависти к парням и от жалости к старику.
Старик покорно выпил.
Взрыв скотского хохота раздался в кафе.
Тимур, едва ли не со слезами отчаяния и боли в глазах, отвернулся.
…И даже родной брат вызывал в Тимуре неприязнь, когда он издали наблюдал за Георгием.
С повадками бодрого лакея Георгий суетился возле пассажиров, негустой толпой стоявших возле «Анастасии».
Странную и жалковатую смесь предупредительности и нагловатости, льстивой угодливости и нахальства являл он.
Непрестанно жевал недельной давности жвачку. Дамам галантно подавал ручку, помогая войти на катер. Девок едва ли не щупал масленым откровенным взглядом. Людей попроще чуть ли не подталкивал в спину: «Скорей! Давай!». С людьми солидными мгновенно становился почтительно-скромным.
