Знаешь, я видел сон, он подошел к жене и тронул ее за плечо. Она приподняла брови, изобразив любопытство: сон? И принялась вбивать крем вокруг глаз, слишком озабоченная собственной внешностью, чтобы думать о чем-либо, не имевшем к ней отношения. Она уже не способна на сочувствие, пробормотал он, входя в ванную. Взглянул на себя в зеркало: он действительно похудел или это все еще звучит неутихающее эхо сада?
Утренний ритуал он исполнил со странным волнением, задерживая внимание на самых незначительных жестах, которые обычно повторял автоматически. Теперь он их анализировал, просматривал, словно кадры замедленной съемки, как будто первый раз в жизни открыл кран умывальника. А может быть, и последний. Он завернул кран — странное чувство! Будто прощаешься со всем. Включил электробритву, посмотрел на нее в зеркало и с какой-то нежностью поднес к лицу — не думал он, что жизнь ему так дорога. Та самая жизнь, о которой обычно говорилось с таким сарказмом, таким презрением. Я считаю, что еще не готов, да, именно это я все время пытался сказать, я еще не готов. Это ведь будет внезапная смерть, что-то с сердцем, как раз то, чего я терпеть не могу, — неожиданности, перемены планов. Он вытер лицо и снисходительно усмехнулся: не то же ли самое говорят все в таких случаях? Все, кто умирает. Никто и не думает готовиться, даже самые глубокие старики, ему уже лет сто, а он беспокоится, завидя священника: как, уже? Уже?
Он пил кофе маленькими глотками, как будто первый раз в жизни. Масло стекало с подогретого хлеба. Аромат яблок смешивался с каким-то непонятным запахом, откуда это? Жасмин? Вот они, маленькие радости. Он перевел взгляд на стол, на расставленные на нем предметы. Подавая газету, жена напомнила, что вечером у них два приглашения: на коктейль и на ужин, может, не пойдем? Да, не пойдем откликнулся он. Сколько раз все это уже было? Золотая нить светской жизни тянулась бесконечно, не пойдем повторил он. И отложил газету: важнее всех газет на свете был сейчас этот солнечный луч, что пронизывал кисть винограда на тарелке. Он выбрал янтарную ягоду и подумал, что, если бы в том саду была хоть одна пчела, у него оставалась бы надежда. Взглянул на жену: она накладывала на поджаренный хлеб апельсиновое варенье, по пальцам стекала золотисто-желтая капля, она слизывала ее языком и смеялась; сколько лет назад кончилась любовь? Осталась эта игра — отработанный спектакль, наводящий тоску. Он протянул руку, чтобы погладить ее волосы: жаль. Она обернулась: жаль чего? Он задержал взгляд на ее кудрявых, как у той статуи, волосах: жаль того паука. Нога стала совсем деревянной, не обращай внимания, это я так, сам с собой. Он налил себе еще кофе. И вздрогнул, когда она спросила, не опоздает ли он.
