Ещё у нас на кухне красовался расписной нижнетагильский поднос. По бортику его шёл характерный для тагильских изделий тонкий золотой кант из листочков, только сама роспись была не совсем традиционный: не «цветочная», а — «рябиновая».
Полупрозрачные, будто прихваченные морозцем, оранжево-красные гроздья горели на глубоком чёрном фоне. Круглые и гладкие бусины рябины походили на драгоценные камни, просвеченные насквозь осенним солнцем. А как были написаны рыжие остроконечные листья, — с сугубо с тагильским изяществом и мастерством, одним взмахом кисти!
Рябины на подносе были как живые, как те, что росли на нашей улице, только ещё красивее.
Улица, кстати, носила имя писателя Мамина-Сибиряка. И ещё до чтения его «Алёнушкиных сказок», и уж тем более до знакомства с «Приваловскими миллионами», я, тогда трёхлетняя уральская девица, каждый раз во время прогулки по-хозяйски осматривала «наши» рябины, а потом осведомлялась у держащей меня за руку мамы: — Это ведь твоя Сибиряка?
Конечно, и «Алёнушкины сказки», и бажовские сказы были моими настольными книжками, как у любого маленького уральца, а Медной горы Хозяйка мерещилась в гранитных складках екатеринбургских Каменных палаток. Про камнерезные вещи я, впрочем, чаще читала, чем видела — в нашем небогатом советском быту как-то их мало было вокруг.
Зато на стеклянной полке серванта хранился подарок детсадовского дружка: камушек змеевика — зелёный, с белыми прожилками. Дружок уверял меня, что от старшего брата точно знает — если протереть змеевик спиртом, на нём появятся змейки! Ух ты! Глаза мои горели, да вот спирта дома не оказалось. Попытки втихаря протереть змеевик бабушкиными духами «Красная Москва» придали ему характерный запах, но змеек не выявили. Впрочем, это меня даже успокоило. Дома никого, вдруг змейки оживут, мало ли что? А то ещё Хозяйку Медной горы этим потревожишь… Явится, а — страшно!
На этом детские опыты с камушками и закончились. По-настоящему заболеть «уральской каменной болезнью» довелось уже в институте.
Помню — Приполярный Урал, ветреный солнечный июльский день, с каменистого высокогорного плато Парнук в небо летят неистовые крики: «Жила! Девчонки, мы нашли жилу!». И лица — чумные, вымазанные глиной, сумасшедшие от счастья лица наших ребят-туристов.
Главный «спец» по камушкам, студент ювелирного училища по прозвищу Буля, сговоривший нашу группу отправиться в эту экспедицию, стоит на коленях. Дрожащими от волнения руками он вытаскивает из хлюпающей густой жижи какие-то одинаково-бурые, ничем не примечательные камни. Он пытается обтереть их рукавом, но руки его, также как рукава, да и вообще вся штормовка, покрыты слоем жидкой грязи.
