Ответ — не знаю.
И тут, как назло, приходит, как уже было сказано, Иван. И он, конечно, видит диван. А на диване, конечно, композиция «Ася в домике имени товарища Левченко». Он, конечно, думает, что это декларация. Что это не просто ответ «нет», а ответ «накося-выкуси», белилами по красному кумачу растяжкой через все помещение.
Нет, Ася тихо сидит в домике и наслаждается покоем. Но товарищ Левченко уже вынимает кумач и белила, отсель грозить он будет шведу, и он наклоняется, конечно, и целует Асю.
И в мыслительном цехе, уже истощенном субботниками и воскресниками, и ленинской вахтой, и стахановским месячником, и пятилеткой в четыре года, — в мыслительном цехе полный уже аврал и свистать всех наверх, прорвало дамбу, сорвало башенный кран. Счетчики зашкаливают, показатели прыгают, гормон скачет, контрольные образцы сорвались с крепежей и колесят по цеху с резвым чугунным грохотом, и качка девять баллов, и красная лампочка орет: опасность! Опасность! И сирена воет, не затыкаясь: Ася, нельзя, Ася, нельзя, Ася, нельзя, Ася, нельзя!
И Ася упирается в Левченко, отодвигает его подальше, и говорит:
— Нет.
— Что нет? — удивляется Левченко. — Тебе нехорошо со мной?
— Хорошо.
— А что тогда?
— Нет.
— Почему?
— Не надо.
И Ася встает и выходит в февральский колючий снег и темноту, в тонкой куртке, гордо замерзать без объятий, чая и дурацких шуток. Поманили, примерещились и рассеялись: ответ «нет».
Не любовь.
Я тебя вижу. Тебя кто-то вынес во двор, и теперь за тобой сидят местные алкоголики. Ты незнакомый стол, но ты брат моего — темный, полированный, с толстым слоем лака. Лак глубокий, гладкий и прозрачный. Ты был приличным письменным столом, потом ничейным, а теперь за тобой пьют алкоголики, невзирая на благородную глубину лакового слоя и медовый тон древесины.
Внутри ты, конечно, попроще — у тебя там светленький шпон, а днища ящиков и вовсе из ДСП или фанеры. Я все про тебя знаю, не знаю только, кто это сначала делал за тобой работу — чертежи, наверное, а может, и просто уроки, — а потом вынес тебя во двор к алкоголикам. Вчера они сидели здесь, и толстый седой армянин учил молодящуюся даму из породы хохочущих русалок говорить «барев дзес», а она повторяла «барин здесь» и серебристо, призывно хохотала.
Столы и комоды — друзья и помощники. С потайными ящиками, с дверками, за которыми можно спрятать что-то от чужих глаз. Шкафы — недруги, они презрительно выкидывают вон все, что не ложится на их полки, отказываются закрывать двери, пока ты все не уберешь, как положено, и ходят жаловаться родителям: а ваша Ася майку пихнула как попало.
