Нет, это, конечно, пустое. Найдут, отнимут, обвинят в краже… Добра братьям это не принесёт. Придётся клеить те щепки, которые они принесли.
Когда за неожиданными гостями закрылась дверь, Винченцо уселся в кресле и долго смотрел на мерцающее пламя свечи. Он думал, что теперь долго не сможет уснуть. Сделал несколько глотков, поставил пустую бутылку на пол — и тут же провалился в глубокий тяжёлый сон.
Сырым февральским вечером Кешка пробирался между гаражами. Он возвращался от Михаила Соломоновича, с урока. Вот уже четыре месяца он каждый вторник ходит к нему заниматься, но это секрет. Настоящий секрет! Даже мама с папой ничего не знали об этих занятиях. Раньше Кешка переживал, что они целыми днями на работе, а теперь это оказалось очень кстати. Старался все уроки сделать ещё в школе, на подоконнике — чтобы не упускать то время, пока он дома один. Занимался, как мог — только бы Михаил Соломонович не подумал, что это так, несерьёзно. Кешка покажет, какой он малыш!
Поначалу руки уставали страшно, и плечи, и спина, а потом — ничего, привык. Иногда получалось — часа три в день. И потом — скрипку наверх, на антресоли! Чтобы никто не узнал, не раскрыл его тайну раньше времени. А какого такого времени, Кешка и сам не знал.
И Таня молодчина — Тигру ни слова! Она, кстати, сама занималась с Кешкой сольфеджио, папа сказал — для обоих польза. Поначалу, услышав страшное слово «сольфеджио», Кешка чуть не сбежал. Но Михаил Соломонович объяснил, что это необходимая вещь — как музыкальная грамота. Оказалось — на самом деле ничего страшного, сплошная математика. Ну, ещё слух. С математикой — понятно; а вот слух у Кешки действительно особенный — не ошиблись тогда проверяющие в детском саду! Стоило ему узнать ноты — и он слышал их везде: в звонках телефона, в гудках машин и звоне чайной ложечки. Кешка, конечно, лез из кожи вон, чтобы Таня не подумала, что он тупой валенок. И она не могла нахвалиться, до того быстро Кешка перескакивал из учебника второго класса в третий, тут же — в четвёртый…
А вот Михаил Соломонович никогда его не хвалил. Правда, и не ругал тоже. Спокойно объяснял, что и как нужно сделать. Он часто занимался дома и с другими учениками, и Кешка сидел на этих уроках, слушал студентов. И заметил такую странную вещь: если Михаил Соломонович говорит «хорошо, молодец» — и больше ничего, то, значит, совсем плохи дела. Так плохо, что ему и заниматься не хочется. Если же вскакивал со стула, начинал петь, хватал скрипку, показывал, значит — интересно, хорошо!
