— Да его и в руки-то взять страшно! Шейка как соломинка! — опять запричитала Дороти, испуганно глядя на малыша. — Он такой маленький, что его можно искупать в этой кружке, — и она показала на меня пальцем.
Услышав это, госпожа Анна заплакала. А мисисс Эйскоу решительно сказала:
— Не говори глупостей, Дороти. После того, как мы выкупаем моего внука, ты немедленно отправишься к леди Пакинхем. Она подскажет, чем можно помочь малышу. А чтобы тебе не было страшно на темной дороге, возьми с собой Марту.
Вскоре я вместе с тазом и Дороти оказалась на кухне. У очага сидела толстая кухарка Марта.
— Собирайся, Марта. Хозяйка хочет, чтобы мы рассказали все леди Пакинхем, — сообщила подруге Дороти.
Они стали собираться в дорогу. Дом, в котором жила эта леди, находился довольно далеко. Марта и Дороти надели теплые чулки, башмаки и закутались в толстые плащи.
— О-хо-хо, — ворчала Марта, — и какой смысл тащиться в такую даль, да еще ночью! Всякому понятно, что не жилец этот ребенок на белом свете. Ведь он должен был родиться только весной!
— В первую минуту мне даже показалось, что он не дышит, — шепотом сказала Дороти.
— А ведь считается, что ребенок, родившийся на свет после смерти своего отца, обладает особенной силой, — покачала головой Марта. — Боюсь, что этот малютка не доживет даже до нашего возвращения.
— Да, да, — поддакивала Дороти. — Пойдем потихоньку, Марта. Торопиться нам некуда.
Они вышли из дома, по пути поставив нас с тазом на место. А когда они вернулись, уже наступило утро. Марта и Дороти на цыпочках вошли в притихший дом. Им нечего было сказать госпоже Анне. Опытная леди Пакинхем, выслушав рассказ двух женщин, пришла к выводу, что она ничем не сможет помочь новорожденному. Марта и Дороти были уверены, что не застанут младенца в живых, когда вернутся.
Но они ошиблись. Сынок госпожи Анны остался жив и стал расти, как и все дети, которых я повидала на своем веку. И я, старая кружка, была этому очень рада. Тем более, что этот мальчишка, в отличие от многих других, которые вечно шарят по всем углам и бьют посуду, был тихим и смирным. Наверное, потому, что шалить ему мешал корсет. Корсетом все называли такую штуку, похожую на валик, которую пришлось закрепить вокруг его шеи. Шея была слишком тонкая, и корсет помогал ей держать голову.
Госпожа Анна назвала сына в честь его отца — Исааком. Ребенка крестили в Колстервортской церкви. О крестинах ничего рассказать не могу — сами понимаете, меня, старую кружку, в церковь не пригласили.
