— Ну всё, вставай, — говорит Курыч, подавая мне шапку.
— Неа, — говорю я, но шапку беру. Беру, надеваю — и не встаю.
— Почему? — удивляется он.
— Не почему, а до чего. Ты ведь не договорил. Не встану, пока не договоришь.
— Да что говорить-то!
— Всё.
— Всё-о? — кривляется Курыч, и я передумываю, хочу встать. И ничего интересного в этом ракурсе! И глупо валяться на этой помойной радуге. Но встать у меня не получается, и я только трепыхаюсь, тряся эту железяку и, мне даже кажется, само небо. Курыч не обращает на это внимания. Он смотрит на меня — и не на меня. Он смотрит на мою шапку — ни с того ни с сего уставился!
— У тебя шапка — как тюбетейка, — говорит он. И это правда, похожа, расцветкой. — Один узбек нас в очереди смешил, летом ещё. Фокусы там всякие показывал… Я хотел научиться — и не успел. Теперь, как тюбетейку вижу, всегда про него вспоминаю…
— Да ты про меня лучше вспомни! — ору. — Вытащи ты меня с этой радуги!
Вытащил.
И наконец-то мы обратно на карьер отправились.
Я всю дорогу отряхивалась и злилась.
— Что ты вообще сказать-то хотел? Что в узбека влюбился?
— Не в узбе-е-ека, — блеет он. — Не в узбе-е-ека, а в человека. — Про человека он уже нормально говорит. По-человечески. Бекал-бекал — и заговорил. И это даже не смешно! Не знаю, как у него это получается. У меня бы смешно получилось, точно знаю. Да у кого угодно смешно! «Не в узбека, а в человека»! С ума сойти…
— И не влюби-ился, — блеет он немного погодя. — А соскучился, — добавляет абсолютно серьёзно. Грустно. Окончательно. Без надежды, что ли… И я кое-что вспоминаю!
Я вспоминаю, как два года назад, когда мы с родителями в Гомель ездили, со Светой познакомилась.
Мы в купе ехали. Жарища — жуткая. Я в коридор всё время выходила, там не так душно. Выхожу в очередной раз — а в другом конце коридора какая-то девчонка расписание разглядывает… А кроме жарищи ведь ещё и скукотища! Я боком-боком — и к тому расписанию. А тут ещё мама из купе выглядывает, видит её — и тоже заинтересовывается. «Ксан, а ты вон с девочкой познакомься! Не так скучно…» — говорит она, — больше для девочки, конечно, чем для меня, дураку понятно, что я так и собиралась сделать!.. Я подошла. Я познакомилась. Я всё правильно сделала. И всё-таки получалось, что ошиблась. Тут кто угодно бы ошибся. Не надо, как оказалось, мне было знакомиться с этой девочкой! Да это никакая и не девочка была. Ей двадцать семь лет было. Карлик. Карлик Света.
Мама об этом попозже узнала. Мы, сразу как познакомились, пошли к Свете в купе. Она там одна ехала. Вагон вообще какой-то полупустой был. И мы разговаривали — наверное, с полчаса. Или с час. Трудно сказать, сколько это было по времени. У Светы был муж и ребёнок — приёмная дочка, Глашка. Второклассница. «Ужасная милашка!» И с этой Глашкой-милашкой она никак не могла найти общий язык. Но очень хотела. Она даже
