- Я прожил свою жизнь, словно у меня был абонемент в фитнес клуб, но я не нашёл времени им воспользоваться. Передо мной были раскрыты все пути, но я выбрал узкую дорогу, с который уже поздно сходить. Я думал, она даёт мне свободу. Но речь шла исключительно о власти. Мне будет легче на пенсии, зная, что ты спаслась от этого.
Я молчу, уставившись в зеркало перед собой. Я слышу, как волосы хрустят под ножами.
- Если всё получится так, как ты мне рассказала, то я буду на месте падения и заберу тебя. Типа случайный очевидец. Вроде как повезу тебя в больницу. А там уж видно будет… У тебя будет несколько минут, чтобы переодеть её в костюм пилота и запалить кабину. Криминалисты,- я тебе говорю,- даже разбираться не будут. Мало кто захочет капаться в горелых останках, когда и так всё можно списать на авиакатастрофу. Максимум – определят пол… Но в нашем случае это как раз то, что надо. Выскочишь из самолета, и я тебя заберу.
Как он и обещал, силовики взяли меня под свой контроль сразу после крушения лайнера в больнице. Это обычная практика: все пострадавшие по умолчанию становятся подозреваемыми.
Он стоял надо мной и рассказывал о том, кем я могу стать теперь.
Специальный агент. Полная свобода действий. Центральное подчинение. Связные. Финансовая поддержка. Командировки.
Им нужны мои тысяча лиц. Моя холодная маска и невозмутимость. Моя стопроцентная игра.
Я все подписала, и мы пожали руки.
Спустя полчаса, после того, как он вышел из палаты, я отпросилась покурить.
Ещё через три часа я села по русскому паспорту на рейс Москва-Франкфурт-Лиссабон. Само собой они вели меня до аэропорта.
Во Франкфурте Марину Степанову уже встречали их люди. Но Марина Степанова не регистрировалась на рейс Франкфурт – Лиссабон.
И не проходила паспортный контроль на выход из миграционной зоны.
В этот день из Франкфурта-на-Майне вылетело сто пятьдесят четыре тысячи человек. Из них восемнадцать тысяч с русскими паспортами.
Ведь это так прекрасно, когда никто никому ничего не должен.
На борту
Я неловко сглотнул. Я смотрел на неё и пытался понять. Как в столь хрупкой молодой женщине может быть столько... мне трудно найти слова, что я увидел в ней за эти два часа.
Она была скромна – её посчитали лукавой. Она хотела любить весь мир – её научили ненавидеть. Она хотела помочь- её научили причинять боль.
Я испытал глубокое чувство вины.
И после.
Мне стало жалко. Жалко её, как не было бы жалко и себя.
Словно произошло, что-то настоящее. Что-то большее, чем я сам.
