Спустившись с заоблачных высот, Бодлер отправил руководителю газеты не лишенное иронии письмо с протестом:
«Полагаю, сударь, автор этой статьи — молодой человек, который пока еще не понимает, что позволительно, а что нет. Он уверяет, будто следит за всеми моими действиями, причем наверняка с величайшей осмотрительностью, ибо сам я его никогда не видел.
Настойчивость, с какой „Фигаро“ меня преследует, может подать злонамеренным людям или малоосведомленным о Вашем характере, под стать тому, как Ваш редактор осведомлен о моем, мысль, что Ваша газета рассчитывает на великое снисхождение правосудия в тот день, когда я обращусь в инстанции, осудившие меня, с просьбой о защите.
Заметьте, что в вопросах критики (чисто литературной) я придерживаюсь настолько либеральных взглядов, что люблю даже вольности. Поэтому если Ваша газета найдет способ пойти в своей критике на мой счет еще дальше, чем до сих пор (если, конечно, не станет утверждать, что я бесчестный человек), то я буду только рад, как лицо незаинтересованное».
Дела, касающегося Виктора Гюго, не последовало, хотя Жан Руссо, автор возмутившей поэта статьи, настаивал, что ничего не выдумал. Тем не менее у Бодлера возникло ощущение, что он стал мишенью для хроникеров и газетных писак, решивших облить его грязью. Однако он не чувствовал себя удрученным и вынашивал новые планы. В частности, он не прочь был поработать над произведением Томаса Де Куинси и перевести «Исповедь англичанина-опиомана» полностью, ибо Альфред де Мюссе в 1828 году дал лишь выжимки из него на французском языке. А пока в «Ревю контанпорен» он опубликовал эссе «Искусственный идеал — гашиш», где отдавал должное Де Куинси, в котором видит автора «с отклонением», чьи пространные и забавные рассуждения считает «превосходными». К тому же он предполагает написать и другие стихи-«ноктюрны», а также новые стихотворения, которые можно было бы включить в следующее, исправленное и дополненное издание «Цветов зла». А кроме того, собирается продолжить очерки о художниках, один из которых будет посвящен мыслящим живописцам…
Правда, чтобы выполнить все эти планы, ему требовался покой, а в гостинице «Вольтер» у него такого покоя не было, после того как негодяй Апсель очернил его репутацию.
В октябре 1858 года он выехал из гостиницы и, сменив два-три пристанища, принял решение временно поселиться у Жанны на улице Ботрейн, неподалеку от острова Сен-Луи и их первого жилища, где они обосновались вскоре после их встречи в 1842 году.
