Первый номер «Салю пюблик», республиканский и социалистический, вышел в количестве четырехсот экземпляров, но распространители, которым их доверили, в тот же день сбежали. Для второго номера Курбе выполнил виньетку. Бодлер без колебаний облачился в белый халат и встал на перекрестке Одеон, надеясь самолично распродать газету. Притом один экземпляр он доставил в архиепископство Парижа, а другой — Франсуа Распаю[31], которым восхищался и который 24 февраля провозгласил Республику в парижской ратуше. И все-таки это был провал, обидный провал: за неимением средств и читателей третий номер «Салю пюблик» так и не вышел.
Поучаствовав в нескольких бурных политических собраниях в канун предстоящих выборов в Учредительное собрание, Бодлер ищет сотрудничества с другими газетами и довольно быстро находит подходящий случай в «Трибюн насьональ». Это был «орган, выражавший интересы всех граждан», финансировал его Комбарель де Леваль, при монархии левоцентристский депутат от департамента Пюи-де-Дом, — орган демократический и республиканский, но отстаивающий порядок, то есть справедливость, согласие, «господство разума и честности». Таким образом, «Трибюн насьональ» выступала против «всего, что могло возвратить времена гнева и крови», против «случайных деспотов», против Ламартина[32], объявленного на ее страницах жалким государственным деятелем, и против теоретиков Республики.
Бодлер поступил в «Трибюн насьональ» в апреле, когда готовился третий номер, и был назначен секретарем редакции. Иначе говоря, он стал гражданином, который «делает газету» и верстает, согласно их значимости, отчеты, отклики и новости. Работа нудная, и он ее бросает через несколько месяцев, чтобы перевести первый рассказ Эдгара Аллана По «Месмерическое откровение», который был опубликован 15 июля в «Либерте де пансе», и чтобы занять затем пост главного редактора очень консервативной и очень патриархальной газеты «Репрезантан де л'Эндр», выходившей по вторникам и пятницам.
Его прибытие в Шатору стало поводом для банкета, на котором он присутствовал в красном фуляре, повязанном вокруг шеи, не проронив ни слова. Лишь за десертом он насмешливо заявил, что приехал сюда, дабы быть «верным слугой умов» своих хозяев.
А буквально через день все пришли в ужас, прочитав начало первой статьи Бодлера:
«Когда добрейший Марат и чистоплотнейший Робеспьер требовали, один — триста тысяч голов, а другой — непрестанной работы гильотины, они лишь повиновались неотвратимой логике своей системы».
