— Честное слово! — с готовностью произнёс Алёша.
— Что честное слово?
— Что я не попаду под машину и не буду с дороги сворачивать в лес…
— И купаться в реке, — подсказала вожатая.
— И купаться в реке, — послушно повторил Алёша.
— То я разрешаю тебе отправиться на почту.
А ты, Корзинкин, пойди к Вениамину Павловичу и помоги ему ручку к чемодану приделать; совершенно он беспомощный у нас в этом смысле человек.
— К Вен-н-ниам-м-мину П-павловичу?! — заикаясь, переспросил я и бросился вслед за вожатой. — Валентина Степановна! Вспомнил! Мне непременно на почту надо попасть: как раз в это время мама будет мне по телефону звонить…
Алёше было хорошо: он топал по шпалам босиком, а я шёл в его сандалиях и ремешок натирал мне ногу. Чтобы переслать деньги на почту в Завалишино, нам пришлось шагать на соседнюю станцию. Старичок на переезде сказал, что до неё километров пять, только не знаю, кто их отмерял, эти километры. Наверное, он, мерил их шагами, а шёл на ходулях, не иначе. От столба к столбу мы шли не меньше часа. Это только из окна вагона весело смотреть, как мелькают километровые столбы. Навстречу пешеходам они ползут, как улитки.
Алёша смотрел на природу и говорил, что она красивая. А я смотрел под ноги и старался наклонить голову так, чтобы видеть, как дорога уходит назад. Даже на поезде и автомобиле, когда смотришь назад, а не вперёд, кажется, что едешь быстрее.
Наконец за поворотом показались заводские трубы, а потом и станционные здания. Станция называлась Перегудово. Алёша направился к почте, а я сказал, что подожду его на скамеечке в тени. Как только дверь за Алёшей закрылась, я вскочил и бросился за угол вокзала: когда мы проходили мимо, я заметил там маленький пристанционный базар. Поезд ещё не подошёл, и у прилавка я оказался один. У меня даже слюнки потекли от вида всего этого изобилия. Тут были и яйца, и варёные куры, молоко, простокваша, овощи и фрукты. Если бы у меня хватило денег, я купил бы и проглотил, не переводя дыхания, всё, что уместилось на этом столе. Но в кармане у меня было только шестьдесят копеек. Делиться с Петуховым было бы просто глупо. Если каждый из нас съест на тридцать копеек, мы оба будем голодны, а так хоть один из нас будет сыт.
Я выбрал себе большую жареную рыбу за пятьдесят копеек и кучку рыжих огурцов за десять копеек. Рыба была зажарена в сухарях. К скамейке я нёс её двумя руками, не в силах оторвать от неё глаз. Но не успел я поднести её ко рту, как меня по спине стукнул Алёша.
