Решалась судьба Сталинграда. Мы ждали нападения японцев. Объявили готовность номер один. Летчики сидели в самолетах с прогретыми моторами, технари рядом. Бомбы были уже подвешены, оставалось только в случае боевого вылета, ввинтить в них взрыватели.
Во время одной тревоги, когда я под плоскостью регулировала положение бомбы специальными винтами, ребята, поддерживающие ее сверху, уронили эту стокилограммовку. Хорошо, что она только чиркнула мне по лбу стабилизатором… Впоследствии я шутила, что это было первое мое боевое ранение, причем от прямого попадания бомбы. Но тогда было не до шуток. Кровь заливала глаза, а инженер по вооружению честил меня же…
В Сталинграде шли уличные бои, и обстановка на ДВФ стала еще напряженнее.
Но когда фашистов под Сталинградом разгромили, напряжение на аэродроме спало. Постепенно мы и вовсе стали мирным гарнизоном. До такой степени мирным, что даже начала бурно развиваться художественная самодеятельность.
Здесь на сцене (в прямом и переносном смысле этого слова) неожиданно появилась я. Составленная мною по просьбе комиссара литературная композиция — мне пришлось исполнять в ней и роль ведущего — получила первую премию на смотре армейской самодеятельности.
Я легко писала новые тексты на мелодии популярных в то время строевых песен, и они вошли в быт нашего гарнизона. Бывало, по команде «Запевай!» грянут ребята гак, что у меня мороз по коже:
Эй, пилот молодой,
Когда вступишь ты в бой,
Свою юную жизнь не жалей,
А в священном бою
За Отчизну свою,
Как Гастелло, стервятников бей!
Простые, безыскусные, шаблонные слова, но они отвечали настроению летчиков, рвавшихся на фронт, и комиссар всячески поощрял меня к «творчеству».
Его уважение к моему интеллекту было так высоко, что мне даже поручили проводить занятия с летчиками по истории партии.
К сорок третьему году, когда в армии были введены погоны и новые звания, мне «присвоили ефрейтора» — так я стала отличным бойцом.
А «отличный боец» ломал голову над тем, как бы удрать, «дезертировать» на запад…
Навалилась беда, огромная, непоправимая беда. Умер отец.
С письмом матери в руках пришла я к комиссару — поделиться горем.
А комиссар сделал то, о чем я и мечтать не могла. Дал мне, «как отличному бойцу», в связи со смертью отца на несколько дней отпуск домой, то есть в Заводоуковку.
Прощай, разъезд Дубининский, село Михайловка! Прощай, ДВФ!
Все тяжелое, связанное с тобой, смягчится, просеется сквозь сито памяти, и останется только восемь строк:
