Дикие острова | страница 4



У руля капитан грозно нависает над шаманом:

— Ты вчера в своей каюте устроил что?

— Яррада учил. — Старик спокоен, под облаками бровей и усыпанной рунами накидкой веки опускаются и поднимаются неспешно. — Он и мой фантом бились на мечах, колдовали.

— Этот дурень может колдовать? — Капитан недоверчиво щурится, складки на лбу темнеют. — Там все стены обожжены, в рубцах.

— Издержки. Не тревожься, каюта моя, с ущербом смирюсь.

— Каюта — часть корабля, вы могли его спалить. Разбудили великого дракона! Он чуть не сожрал меня за вашу выходку.

— Прошу прощения за нас обоих. Не хотели мешать, лишь…

— Хватит боев! В мечах, копьях, топорах нет нужды, в колдовстве тоже. За нас воюет великий дракон, гораздо лучше.

Яррад смотрит на шамана тепло, как сын на отца.

Вспоминает его вечерние рассказы об орфах. Мудрый старик показывал орфийские свитки и скрижали, что повествуют об их истории, Яррад жадно разглядывал ажурные символы, манящие живые рисунки. Особенно нравится один, встречается в каждом листке пергамента, в каждой каменной табличке. На нем силуэт в плаще, лицо скрыто, незнакомец двумя мечами отрубает дракону крылья. Шаман говорит, это первый орф — освободил мир от драконов, основал свой народ.

Этот рисунок у Яррада в душе, окутан верой, что история повторится, придет кто-то сильнее драконов, свергнет их в прошлое…

Шаман уплывает как привидение сквозь доски, в трюмы, капитан возвращается на край верхней палубы, руки в боки, взгляд обводит галеру, матросов…

Капитан за год разросся как тролль. Кажется, надавит на мачту — порвет как папирус. Тело мраморной статуей возвышается над сгорбленным Яррадом, слепит бликами.

Порой хочется бросить борьбу, стать таким же спокойным, уверенным, величественным, по вечерам есть-пить со всеми…

Взгляд капитана задерживается на Ярраде.

— Все шумишь. — Голос как плеск волны. — Тревожишь дракона.

— У этой скотины обед! — скалится Яррад, скулы врезаются в шлем, тот скрипит. — Превращение рыбок в дерьмо.

Из груди капитана тяжкий вздох, качает головой, смотрит на горизонт. Губы шевелятся, вязнут, сдерживая ругань, подбирая что-то пристойное. Взгляд вонзается в бунтаря.

— Не надоело? Глянь на себя. Рычишь, пыхтишь, сопишь, хрипишь, орешь, беспокоишь нашего защитника. Он пожертвовал покоем, спустился с неба. Знаешь, как для него свят покой? Так же, как для нас — звон стали, битва.

— Для вас они уже не святы.

— Святы. Но мы жертвуем святынями, как и драконы.

— Что-то не видно их жертвы.