Кубарем по заграницам | страница 73
— А «Сатирикон» [35] по субботам! С утра торопишь Агафью, чтобы сбегала за угол за журналом…
— А премьеры андреевских пьес… Какое волнующее чувство.
— А когда художественники приезжали…
И снова склоненные головы, и снова щемящий душу рефрен:
— Чем им мешало все это…
Подходит билетер с книжечкой билетов и девица с огромным денежным ящиком.
— Возьмите билеты, господа…
— Мы… это… нам не надо. Почем билеты?
— По пятьсот…
— Только за то, чтобы посидеть на бульваре?! Пятьсот?..
— Помилуйте, у нас музыка…
— Пойдем, Алексей Валерьяныч…
Понурившись, уходят.
У выхода приостанавливаются.
— А наш Летний сад, помните? Эти дряхлые статуи, скамеечки… Музыка тоже играла…
— А «Канавка у Дворца» [36]. «Уж полночь, а Германна все нет»! Какие голоса были!.. Ах, Лиза, Лиза……………………………………
— За что они Россию так?..
Кипящий котел
Введение Зачем я выпускаю «Кипящий котел»?
Человеческая память — очень странная машина, почти всегда действующая с перебоями…
Один юмористический философ разрешился такой нелестной для человеческой памяти сентенцией:
— Никогда не следует (говорил он) доверять человеческой памяти… Память моя сохранила одно очень яркое воспоминание: однажды в детстве я, гуляя, свалился в глубокую яму. Я это твердо помню. Но как я из этой ямы выбрался — решительно не помню… Так что, если доверяться только одной памяти — я должен был бы до сих пор сидеть в этой яме…
Нас было несколько сот тысяч человек, которые сидели в огромной яме, но с нами случилось не совсем так, как с моим философом: мы очень хорошо помним, как мы попали в яму и как из нее выбрались, но период нашего сидения (знаменитый, потрясающий период!) начал постепенно изглаживаться из нашей памяти, и — еще год-полтора — вся эта эпопея «сидения» станет бледным серым расплывчатым пятном без красок, фактов и очертаний.
Я хочу этой книгой закрепить период нашего годового кипения в раскаленном котле, в этой горячей яме, дно которой жгло пятки, — одним словом, я хочу, чтобы все уплывающее из нашей памяти расположилось ясными, прямыми, правдивыми строками на более прочной, чем мозг человеческий, бумаге.
Мой кипящий котел — это Крым эпохи «врангелевского сидения».
Что это за удивительный, за умилительный период: в одном котле кипели и щуки, и караси, и букашки, и таракашки, и «едоки первой категории» — и все это, кипя, ухитрялось пожирать друг друга: мелких букашек поедали караси, карасей — щуки, щук — едоки первой категории, а кипящий распад «едоков» снова поедался букашками, червячками и таракашками.