и государство имеют такую же ценность, как и самопожертвование миссионера или мученика — но в совершенно активном и боевом смысле. Таковы аспекты японской политически–религиозной идеи: тем не менее, нужно искать более глубокое объяснение этих новых явлений на более высоком плане — в воззрениях на мир и на жизнь, свойственных буддизму и прежде всего школе дзен, которая была правильно определена как «религия самураев», то есть японской воинской касты.
Эти «воззрения на мир и жизнь» действительно стараются поднять смысл собственной идентичности носителя на трансцендентный план, оставляя индивиду и его земной жизни только относительные смысл и реальность.
Их первым примечательным аспектом является чувство «происхождения издалека» — то есть то, что земная жизнь является только эпизодом, её начало и конец нельзя найти здесь же, она имеет свои причины далеко отсюда, и она поддерживается в напряжении силой, последовательно выражающей себя во всей судьбе, вплоть до высшего освобождения. Вторым примечательным аспектом, связанный с первым, является то, что отрицается реальность «Я» в обычных человеческих терминах. Слово «личность» (persona) отсылает к значению, которое оно первоначально имело в латыни, а именно к значению маски актёра; то есть это определённое представление, проявление. За этой маской, согласно дзен — религии самураев — есть что-то непостигаемое и неуправляемое, бесконечное само по себе и способное принимать бесчисленные формы, поэтому его символически называют словом sunya со значением «пустой», противопоставляя всему материальному и связанному с определенной формой.
Мы видим здесь набросок основы героизма, который можно назвать «сверхличностным» — между тем как большевистский был, наоборот, «субличностным». Можно держаться за жизнь и отбросить её в самый интенсивный момент из-за непоколебимой уверенности в вечном существовании и неуничтожимости того, что, никогда не имея начала, не может иметь и конца. То, что может казаться определённой западной ментальности крайностью, становится здесь естественным, ясным и очевидным. Здесь даже нельзя говорить о трагедии — но по иной причине, нежели в случае с большевизмом: нельзя говорить о трагедии из-за чувства неважности индивидуального в свете обладания смыслом и силой, которая в жизни выходит за пределы жизни. Это героизм, который мы можем назвать почти что «олимпийским».
И здесь, кстати, можно отметить дилетантскую банальность некоего автора, который в одной статье попытался продемонстрировать в четырёх строчках пагубный характер, которые подобные взгляды должны иметь для идеи государства и службы государству, в противоположность взгляду, согласно которому наше земное существование уникально и окончательно. Япония предлагает самое категоричное опровержение подобных бредней, и энергия, с которой наш японский союзник ведёт свои героические и победные сражения, напротив, демонстрирует громадный воинский и духовный потенциал, который может происходить от чувства трансценденции и сверхличностности, к которому мы обращались.
