— Может быть, его звали Зимородок? — спросил мальчик.
Бабка уставилась на него и мрачно сказала:
— Я у фашистов на допросах молчала. А ты меня допрашивать вздумал… Стрелять не будешь? Иди, иди.
Марат понял, что больше он не добьется от каменной бабы ни единого звука. И еще он понял, что надо немедленно ехать в Жуковку.
Они шли по узкой лесной тропинке, раздвигая руками ветки. Впереди, переваливаясь с боку на бок, шла тетка Алевтина, такая же огромная и грузная, как ее племянница из стрелкового тира. Темные босые ноги не чувствовали колючек и сучков, которые попадались на тропинке.
За теткой Алевтиной шел Марат. Он был поглощен своими мыслями, и ему казалось, что тетка Алевтина идет слишком медленно. За ним шла Зоя Загородько. Она не спускала глаз с Марата. Она смотрела ему в затылок с тихим восторгом, потому что все, что было связано с Зимородком, переносилось в ее сознании на Марата.
Василь шел последним. По его лицу струился пот, а губа, поднятая домиком, пересохла.
Они шли довольно долго, пока внезапно не вышли на поле. Над полем возвышался холмик с белым обелиском. У подножия холмика тетка Алевтина остановилась и, опустив руки, сказала:
— Вот могилка-то. Все тут. И мой Ванятка здесь похоронен…
Ребята приблизились к обелиску и стали быстро читать имена погребенных. И вдруг Зоя Загородько воскликнула:
— Здесь!
Ей стало неловко от своего выкрика, и она тихо сказала:
— Зимородок.
Действительно, на каменной доске, в столбике фамилий было написано — вернее, высечено на камне — «Зимородок».
— Все-таки он погиб, — сказал тихо Марат.
— Марат, — Зоя Загородько положила руку на плечо друга. — Ты веришь, что он погиб?
Марат молчал. А Василь сказал:
— Тут дело ясное.
Тетка Алевтина стояла за ребятами. Она ушла в свои мысли и как бы окаменела. Может быть, она думала о своем Ванятке?
И вдруг что-то нахлынуло изнутри и пробило каменную бабу, и старая женщина заговорила:
— Девять телег стояло здесь на поляне. Девять гробов. И много народу сошлось в этот день в Жуковку. Стоял август. Я помню число — 25 августа. В этот день каждый год собираются партизаны. С каждым годом их все меньше остается… Словно отряд где-то ведет бой. И не все возвращаются. Так вот в тот день у разрытой могилы речь говорил Петр Ильич…
Ее память воскресила тот тяжелый военный день. И зазвучал голос партизанского командира.
— Товарищи! Братья! Не судите нас строго, что мы провожаем вас в последний путь без оркестра, в неоструганных гробах. Человек ко всему привыкает. Но привыкнуть к утрате друзей он никогда не сможет. Нам без вас будет труднее в бою, а если пуля пощадит нас и мы доживем до победы, нам будет не хватать вас всю жизнь. Мы никогда не забудем вас. Мы накажем своим детям помнить вас. Потому что во всем, что будет потом: в новых городах, в новых кораблях, в новых дорогах, — будет частица ваших усилий, частица ваших страданий… Прощайте, товарищи, ваша жизнь оборвалась на полпути, вы не дожили до седых бород. Вы останетесь в нашей памяти навечно молодыми. Но молодых будущее поколение поймет легче, чем стариков. Вы будете учить наших детей, как надо любить Родину. Пусть будет вам земля пухом… Огонь!
