Если искать их, Адамовича и Быкова, "зеркальное" отражение в книгах Быкова, то Саша был родня Степаниде, а Василь Петраку из "Знака беды".
Василь не терпел верхоглядства и скоропалительности. Он мог не соглашаться, стоять на своем, но я не помню его возбужденным, горячо спорящим. Случалось, что и у нас не совпадали точки зрения, но спор никогда не возникал - это был не спор, а обмен мнениями.
Оба они, и Адамович, и Быков, стали моими друзьями. Сашей, его общественным темпераментом вожака, прирожденного лидера, я восхищался. Но мне, видимо, по свойствам наших натур характер Василя был ближе, родственнее, что ли.
"А это Лазарев", - сказал Адамович, представляя меня Быкову, и я понял, что Быков мою фамилию помнит.
Мы стали встречаться. Первый раз, кажется, в ЦДЛ - то ли обедали, то ли ужинали в какой-то "сборной" писательской компании, а потом в каждый его приезд в Москву он бывал у меня дома (когда это почему-то не получалось, он в письме обязательно объяснял, почему так случилось). Появлялся непременно с какими-то дарами - это было не только наше традиционное "горючее" и конфеты для жены, из Италии привез бутылку кьянти, которое было тогда для нас абсолютной экзотикой (как ремарковский кальвадос), из Минска - там стали делать - маленький, как спичечный коробок, будильник, однажды откуда-то из зарубежья явился с огромной куклой, которая что-то говорила и пела, и подарил ее моей внучке, кукла была почти такого же роста, как четырехлетняя Василиса, и она ее побаивалась.
Быстро выяснилось, что многое нас, ровесников (я на несколько месяцев старше), объединяет: и фронтовое прошлое лейтенантов-"окопников", и взгляд на войну, и не только на войну, но и на то, что происходит и происходило в стране, и, конечно, литературные вкусы. Короче говоря, меня не только привлекли его книги, в нем самом я почувствовал родственную душу.
И он, кажется, ко мне тоже расположился. Стал звать в гости к себе в Гродно. Мне очень хотелось съездить к нему, но вырваться из журнала было непросто. Я посулил начальству интервью Быкова и получил "добро". Послал Василю вопросы и отправился в Гродно.
В Гродно Василь был с младшим сыном (тоже Василем, таким же немногословным, как отец, а может быть, он меня, незнакомого человека, стеснялся), студентом-медиком. Старший его сын Сергей поступил в военное училище, чем отец, как я понял, был не очень доволен. Василь не только к войне относился как к бесчеловечному, страшному делу, у него была стойкая, непреходящая идиосинкразия к армии, к казарменным порядкам и отношениям видно, все это на Курилах он хлебнул в полной мере, с большим избытком. Помню, как в один из приездов в Москву он показал мне военный билет и с поразившей меня радостью сообщил, что его наконец сняли с учета. Я рассмеялся: "Да кому ты и раньше был в армии нужен!". Он очень серьезно мне ответил: "Не смейся, в один прекрасный день могли прислать повестку и отправить в гарнизон, где Макар телят не гонял, или того хуже - в ограниченный контингент выполнять интернациональный долг в какую-нибудь Венгрию или Польшу". Сама мысль о том, что такая возможность существует пусть даже теоретически, - его угнетала.
