— Надеюсь, ты не принимаешь меня за полного идиота? — Присяжни повертел в руках картонную упаковку с надписью «Платиборское светлое», заглянул в дырку — пусто; вздохнул, встал, подошел к холодильнику, открыл и закрыл дверцу; вернулся за стол. Был уже четвертый час дня. — Я не хуже тебя понимаю, что он тут ни при чем. Но он-то не должен понимать, что я понимаю. Он должен меня бояться, а боятся, как правило, дураков, особенно дураков, облеченных властью. Н-да… Вот я его и припугнул, и он поверил, представь… и дал информацию… и хотел бы я знать, что нам с этой информацией теперь делать…
Да, информация была, что называется, чуть теплая. Если из потрясающего многословия господина Раппопорта выделить сухой остаток, то получается вот что: во-первых, директор регулярно, по крайней мере, раз в неделю, посещал режимный сектор и отпирал сейф. Во-вторых, директор, человек, как известно, семейный, имел малолетнюю любовницу, которая вертела им, как хотела. И есть основания полагать, что эта самая любовница то ли вчера, то ли чуть раньше дала директору отставку. Наконец, работа с исчезнувшими носителями ЭЛТОР должна была начаться еще месяц назад — согласно подписанному директором плану; но потом директором же она была перенесена на более позднее время, а неделю назад — вообще отложена до особого распоряжения. Что касается имени и прочих координат любовницы, то господин Раппопорт этого не знал. А кто может знать? Возможно, секретарша, шофер… Пока ни того, ни другого не нашли — не было дома. Уик-энд…
— Да, — сказал Андрис, — да-а… А что мы будем делать с информацией по нашей узловой теме?
— Уже есть информация? — криво усмехнулся Присяжни.
— По крайней мере, есть пара логически непротиворечивых гипотез, — сказал Андрис. — И что самое смешное — обе нас ни к чему не обязывают. Очень может быть, мы будем знать, что происходит, и не будем иметь ни малейшего представления, что нам с этим делать…
— А я вообще не знаю, что делать, — сказал Присяжни. — Тебе хорошо, ты там с цифирками балуешься. Слушай, ведь все меняется так, что головы повернуть не успеваешь… думать — разучился… Не могу я думать по-новому, а по-старому — бесполезно… большая часть моего опыта уже ни к чему, понимаешь? — я не могу на него опереться, хуже того — он уже начинает мешать… я чувствую себя каким-то динозавром…
— Диноцефалом, — вставил Андрис.
— …три четверти моего опыта сегодня уже не нужны, а та четверть, которая осталась, годится на то, чтобы постигать четверть того, что происходит — потому остальное я вижу, слышу, знаю, что это существует… но я этого не понимаю… Дожил. Я уже не говорю, что законы устарели — до дыр. Я — устарел. До дыр. До дыр, понимаешь? Моральный износ сто пятьдесят процентов…
