Кенозёры | страница 62
Я не сразу нашёлся, как приободрить «красавчика». Наконец, меня осенило.
— Ванечка! Но зато какой у тебя замечательный галстук! С таким галстуком ты будешь неотразим, ни одна юбка не устоит, по швам лопнет!
В это время первый российский хилер стоял у кухонной двери, как Наполеон, скрестив руки на груди. Он переживал свой триумф. А Ваня плакал…
БЕЗ НАГАНА, БЕЗ РУЖЬЯ ОХРАНЯЮ ДАЧУ Я
В одну из апрельских тёплых ночей я в компании пятерых дачников дежурил в СОТ «Тайга», расположенном по дороге Архангельск-Васьково. Здесь свои владения охраняют по очереди сами хозяева. Охраняют от воров.
Мы гуляли по ночным неосвещённым улицам лесного посёлка в сопровождении здоровенного пса породы водолаз Макса. А потом отдыхали в конторке.
Воры сюда в былые времена наведывались часто, и не столько грабили, сколько били и разрушали. Есть у здешних домушников поганая привычка: не только сломать замок или выбить стекло в окне и унести вещи, продукты, но им ещё надо похулиганить: перехрястать мебель, посуду, бытовую технику. Вот несколько маленьких историй из дачной жизни, услышанных на ночном дежурстве в ту безлунную апрельскую ночь.
Горит окно в ночи, а там — стулья в печи
Как-то в конце сентября приехал я на дачу, чтобы опустить картошку в погреб. Дело было на неделе, все соседи разъехались. Поработал и припозднился, не попал на рейсовый автобус. Решил заночевать. Тихая такая была ночь. Вдруг слышу музыку, доносилась она с соседней линии. Вышел на крыльцо покурить и заодно посмотреть, кто это веселится в такое позднее время. Вижу, свет горит у Петровича. Удивился я, ведь он в командировке. А жена одна никогда на дачу не ездит, тем более посреди недели, да ещё с ночёвкой. Что-то тут не так.
Вернулся в дом, разделся и лёг в постель. Успокоил себя: вдруг жёнка Петровича там хахаля привела, мне-то какое дело? Но уснуть никак не могу. Пошёл снова курить. Было похоже, что веселье у соседей продолжалось. Что-то пела Пугачёва, вроде «Миллион алых роз». Свет не горел, но на окнах я заметил какие-то непонятные блики, то красные, то белые. Они появлялись и исчезали. Это меня всполошило. Уж не чужой ли кто куролесит у Петровича? Натянул сапоги и через забор — к соседям. Фонариком дверь осветил, а она нараспашку. Кричу: «Петрович, можно к тебе?» Никто не отвечает. Я уж без приглашения вхожу в избу.
Батюшки-светы!
Печка топится, из неё головёшки на полметра высунулись, горят ярким пламенем, уголья от них на полу шают. И ни живой души. А в углу телевизор верещит на полную громкость. Хорошо, что на веранде бочка с водой стояла. Я головёшки да угли залил, всё это на улицу выгреб. Горели-то в печи переломанные стулья.
