Но, как и давеча, когда немцы на весь передок закрутили пластинку и "курсант" и узбек кричали ему из воронки, выводили Ваню из забытья, так теперь кричал ему инженер:
— Да кончай! Хватит, хватит! Ты что, обалдел? — Наконец как дернет за руку его. — Скорее, скорее! Пока они нас… Вон, вон, повернул! — И невольно пригнулся глубже за щит. Как будто он, пусть даже двойной, даже их же — немецкий мог его от фашистской болванки, фашистской фугаски прикрыть.
Ваня не знал немецкие танки (впрочем, как не знал он и наши). Слышал только: "тэ-два", "тэ-три", "тэ-четыре"… И тот, что горел, был, наверное, "тэшкой". Да и тот, наверное, что на них повернул, — угловатый, высокий, башня со скошенным куцым затылком; бурый, полосато окрашенный весь; кресты — белое в черных штришках-уголках — по бокам. Этот, правда, сперва несся вдоль рощицы значительно дальше подбитого и чуть-чуть забирая правей. А тут как крутанет тупым своим рылом на них, на орудие, на расчет и пошел, пошел стальной грудью к темневшим на голом поле кустам. Чего-то ища уже там. Пушку, конечно… Чего же еще? Что стреляла оттуда, что уже напарника его подпалила. Найдет — и как плюнет по ней из своей утробы раскаленным металлом.
Но Ваня верил уже. Верил пушке чужой. Что надежна она… Что она — молодцом. Что оси в ней сверены и сведены. Что лучше — не надо! И пальцы, штурвалы теперь были Ване послушны. Чудесным казался и чужой незнакомый прицел. И бронебойные чужие снаряды. И Ваня вертел, вертел… Кто быстрей: он или танк… Вот он — весь на виду. Перед ним. А его, Ваню, их пушку ему еще не видать. Их в кустах еще надо найти. А Ваня уже посадил танк на крест. И снаряд в каморе уже. Слышал, как клацнул. Молодчина Пацан, моментально поднес, а инженер загнал его сразу в патронник. И все ждут теперь. Ждут, когда Ваня нажмет на рычаг. И Ваня нажал…
…Снаряды и мины больше вокруг не рвались. Огонь немцы перенесли в глубь нашей обороны. А здесь, где еще недавно все рвалось и было затянуто дымом и пылью, стало светлее и тише. И видно было, как за прошедшими мимо танками и поравнявшимися с зарослями какими-то колесногусеничными машинами уже шли в полный рост пешие немцы — в черном все, в касках, с автоматами на груди. Иные пытались бежать. Спотыкались. Падали. Поднимались опять. И упрямо шли дальше. И при этом стреляли уже и что-то орали. Ване даже показалось, что не просто орали, а пели.
"Неужто пьяные?" — показалось ему. И эта догадка слегка даже отрезвила его самого и почему-то еще больше придала ему сил. Были немцы и в машинах. Из-за брони торчали их головы в касках. И иные уже стали выпрыгивать.
