«Эх, — вздыхал завистливо Ваня, — пораньше такие бы нам, на Кавказе еще. А то… «Сорокапяток» несчастных, «хлопушек» и тех… На всю батарею — одна. Да-а, тогда бы… Как вжарил бы по фрицевской «тэшке» — и пополам. А теперь-то зачем? — не мог понять он. Война кончалась уже. А для Вани здесь, в этой прекрасной австрийской столице (еще в довоенном фильме «Большой вальс» поразился ее красоте), похоже, уже и закончилась. Хотя… Как ни гордился новенькими мощными пушками, как ни сожалел, что не придется их уже применить, в глубине души все-таки таилось куда более сильное и стойкое чувство: — Неужто, — подкатывало под горло порой, — не досидим здесь до победного дня и снова нас куда-нибудь бросят?»
Что за дни стояли тогда! Вовсю полыхала весна, вся Вена благоухала цветами, по ночам в парках, на улицах, на площадях, всюду, где зеленела листва, заливались без умолку соловьи. Сам воздух был напоен уже близкой долгожданной победой. И в каждом, во всех — и в Ване звенело одно: уцелели, живы! Господи, мир — вот-вот, на всей, казалось, земле, навсегда! Ваня словно пьяный ходил — каждого, всех готов был обнять.
Однажды неподалеку от казармы встретил девчонку — голенастую, голубоглазую, в светлых кудряшках. С ходу, легко подкатился к ней, тут же сорвал и протянул ей расцветшую ветку жасмина, из кармана достал шоколад (здесь же, под Веной, после последнего боя в изуродованной фрицевской «тэшке» нашел), что-то бросил по-немецки ей невзначай. Чуть испуганно, с любопытством она вскинула на него голубые глаза.
— Битте, — протянул он ветку и шоколад. Она не брала.
— Ну, битте, битте, — И он сам их решительно втиснул ей в руки. — Фон ганце харц! Фон русиш солдат! <От всего сердца! От русского солдата!>
— Данке шен, данке шен, — засмущалась, заулыбалась, залепетала она. — Данке шен. — И, не сразу опомнившись, словно вдруг что-то сообразив, скинула с локтя плетенную из ярко раскрашенных прутьев корзину и достала гвоздичку. — Битте, — и протянула ему.
— О-о-о! — восхитился Ваня и принялся нюхать цветок. — Данке шен. — По школьной программе знал только «данке», а «шен», вернее, сочетание это — «данке шен», слышал впервые, да от мадьярок еще, в Будапеште, в подвале. Отдельно же «шен», в переводе на русский, — прекрасно. Дальше нетрудно было сообразить… И охотно, приветливо за ней повторил:- Дакке шен, данке шен. — Понюхал, понюхал гвоздичку и ткнул в себя пальцем:- Ваня Изюмов, — и весело заулыбался всем своим обветренным, загорелым, чуть в веснушках лицом, звякнул погромче наградами на неположенном ему, но тем не мене раздобытом в обмен на трофейный перламутровый театральный бинокль офицерском кителе, оправил тоже неположенный «парабеллум» в чужой кобуре на чужом трофейном ремне, неположенным для рядовых и сержантов чубом тряхнул.
