Курт, вы фронтовой офицер, и вы наверняка хорошо меня понимаете. Какое то было время! История словно поднесла к жирным мордам поборников "экономической конкуренции", обрекавшей Германию быть вечной марионеткой иностранных банков, здоровенный кукиш: нет, прежде чем торжествовать победу над великим народом, вам придется скрестить с ним мечи, ублюдки! Казалось, возвращается эпоха наполеоновских войн…
Как мы, солдаты, боялись в начале войны, что все кончится без нашего участия, что мы не успеем доказать в бою свою верность Великой Германии! А какой грандиозный в своей простоте план ведения боевых действий был реализован: молниеносным ударом поставить на колени Францию, разгромить английские войска на континенте, а затем обрушить всю мощь Германии на Россию! Я счастлив, что мне довелось сделать в этом отношении больше, чем генералам той войны: пусть потомки достигнут еще большего.
Никогда не забуду своего первого боя. На рассвете загрохотали орудия, вокруг начали рваться снаряды — враг попытался застать нас в расплох, ведь дела его были плохи, и любыми средствами нужно было остановить германскую армию в ее марше на Запад. Мы схватились за оружие, но наш командир не утратил выдержки даже под артиллерийским огнем. Несколькими словами он навел порядок среди солдат и приказал двигаться вперед, рассредоточившись. Мы шли в затянутую дымом неизвестность, осознавая, что каждую секунду любого из нас может разорвать на части снарядом или поразить осколком. Без всякого приказа мы запели "Дойчланд убер аллес". А потом впереди, прямо на картофельном поле, появился враг — и мы ударили в штыки. Я побежал вперед с нечленораздельным криком и столкнулся лицом к лицу с перезаряжавшим винтовку французским солдатом примерно моих лет.
Он был очень испуган — это ясно читалось в его широко распахнутых глазах. Должно быть, это и для него был первый бой. Страх, как видно, и помешал ему вовремя отреагировать на мое появление. А дальше — я помню все, словно это было вчера: я не смог сразу ударить живого человека, даже врага, штыком. Я налетел на него и сбил с ног прикладом, он упал навзничь — и вдруг выпустил оружие из рук, его глаза наполнились слезами, он что-то сбивчиво заговорил по-своему… Я почувствовал отвращение, но в то же время я прекрасно понимал этого обреченного французского парня. Увидев, что я замер, он решил, должно быть, что я внял его мольбам, и приподнявшись, заговорил еще горячее, глотая слезы. И тогда я одним быстрым движением нанес ему удар штыком, прямо в сердце. В тот миг мне открылось многое, столь многое, что только свист пуль рядом привел меня в чувство. И я, выдернув оружие из трупа, пошел дальше.
