— А нечего в походе пьянствовать! — сверкнула глазищами Чичка. — Подъезжаю к обозу. И что вижу? Посты не выставлены. Обозники — поверх товара дрыхнут, а купец с товарищами вино кружляет?.. Ну, я выстрелила в братину.
Где-то я эти глаза уже видел. И интонации тоже слышал.
— Раненые обозники на возах лежат, девонька… — негромко ответил Озар. — А не пьяные… Ты б посмотрела прежде, чем стрелу пускать.
— Ой!.. Правда, что ли? — повернулась к телегам девушка.
— Проверить недолго…
— Обязательно. И перевяжу заново. А то знаю я вас, как-нибудь замотаете, а потом огневица кинется. Только вино вы все равно пили. И, значит, права я… — продолжала упорствовать Чичка.
М-да, похоже, у этого цветочка еще те шипы. Обрыдаешься, пока сорвешь.
— Нет, дитятко… — мотнул головой Озар. — И здесь у тебя промашка вышла. Дядька Круглей вот этому достойному человеку, Степану из далекой варварской страны честь оказывал. Дружбу ему предложил. Так что ты не вино пролила на землю, а кровь их.
— Ой… — смутилась Чичка. — Я же не знала…
— Вот потому я и не хотел тебя с собой брать, — проворчал Круглей. — Что больно быстра ты на расправу. Суда еще не было, а казнь — готова. Дома тебе, девонька, такое с рук сходит, а в большом мире… Извини. Будь на моем месте кто иной, пришлось бы виру платить. И немалую. Цену крови знаешь?
— Это же не взаправду… — вновь возмутилась та. — Я закон читала.
— Читать тебя брат мой научил, — кивнул купец. — А вот думать… Ну-ка, напомни мне: что там написано?
— «Всякий, кто прольет чужую кровь, оружно, или в какой иной способ…»
— И чего тебе еще надо, чадо неразумное? — Я видел, что купец улыбается. Но Чичка стояла слишком далеко и выражения лица дяди видеть не могла. — Кровь пролита? Пролита. Оружно? Вне всяких сомнений. Вон твоя стрела валяется. Нужны свидетели? Пожалуйста. Троих любому суду хватит? Значит, я могу требовать с тебя виру, а иноземный гость… Кстати, не помнишь, что может потребовать в уплату чужестранец?
Жаль, я не читал этого уложения. Побледневшее как полотно лицо девушки красноречиво засвидетельствовало, что награда мне полагается огромная. Причем, в ее понимании — жуткая и лютая. Типа только через ее труп…
— Ну, и что же нам теперь с тобой делать? — продолжал воспитательный процесс Круглей.
— Я больше не буду… — Вся ее надменность и обличительная правота мигом улетучились, оставив на лесной опушке маленькую девочку, по какому-то ужасному недоразумению забредшую с детской площадки в страшную взрослую жизнь.
