Таллис знал, что в тот момент он смотрел в лицо смерти. Он также знал, что ничего не может поделать. Только говорить и слушать.
— Ладно, Себастиан, — спокойно произнёс он. — Продолжай. Предательство, ты сказал. Какое? Кого ты предал?
— Я не совсем уверен, — отозвался Макмейн. — Я думал, ты мне подскажешь.
— Позволь сказать мне одну вещь, Таллис, — попросил Макмейн. — Сделал бы ты всё, что в твоей власти, чтобы спасти Керот от уничтожения? Всё, что угодно, неважно, хорошее или плохое, чтобы только дать Кероту спастись?
— Глупый вопрос. Разумеется. Я бы отдал свою жизнь для этого.
— Жизнь? Это ничто. Ерунда. Любой может отдать свою жизнь. Согласился бы ты вечно жить во имя Керота?
Таллис удивлённо покачал головой.
— Жить вечно? Уже два или три раза ты повторяешь одно и то же. Я тебя не понимаю.
— Согласился бы ты жить вечно как проклятье на устах любого керотийца, который только научился говорить? Согласился бы ты стать негодяем, человеком-монстром, чей неумирающий дух будет веками витать, как миазм, над твоей родиной и чьё имя будет вызывать вспышку ненависти в уме любого, кто услышит его?
— У тебя очень эмоциональный способ изложения мыслей, — сказал керотиец, — но мне кажется, что я понял, что ты хочешь сказать. Да, я бы согласился на это ради спасения Керота.
— Смог бы ты пожертвовать беспомощными миллионами своих соотечественников, чтобы остальные смогли жить? Смог бы ты безжалостно разрушить всю систему правления и весь образ жизни своего народа, если бы это был единственный путь к его спасению?
— Я начинаю понимать, к чему ты клонишь, — медленно произнёс Таллис. — И если правда то, что я подумал, мне бы хотелось убить тебя — медленно и мучительно.
— Знаю, знаю. Но ты не ответил на мой вопрос. Поступил бы ты так ради спасения своего народа?
— Да, — холодно ответил Таллис. — Но не вводи меня в заблуждение. Я ненавижу тебя за то зло, что ты причинил моему народу. Я презираю тебя за то, что ты сделал со мной.
— Этого и следовало ожидать, — признал Макмейн. В голове у него совсем прояснилось. Он понял, что его слова могли поначалу показаться дикостью. Может, он и вправду нездоров? Не был ли он сумасшедшим с самого начала? Нет. Теперь он понимал, что каждый его шаг был хладнокровно обдуман, рассчитан, взвешен; он был жесток, но совершенно здоров.
Неожиданно он пожалел, что не пристрелил Таллиса, а разбудил его. Если бы получше соображал после удара, он бы так и поступил. Не было необходимости так издеваться над человеком перед смертью.
