Только-что бутылка была поставлена на столъ, отвѣдана и провозглашена превосходной, когда — о! какая досада! — буфетчикъ является съ запиской на доктору, отъ одной изъ его больныхъ. Онъ долженъ ѣхать. Она больна не опасно. Она живетъ не далеко въ Мэй Фэрѣ.
— Ты съ Гёнтомъ кончи эту бутылку, если я не успѣю Воротиться; а если она будетъ кончена, ты спросишь другую, весело говорить доноръ Фирминъ. — Не вставайте, Гёнтъ… и докторъ Фирминъ уѣхалъ, оставивъ Филиппа одного съ гостемъ, къ которому онъ былъ грубъ утромъ,
— Паціенты доктора часто вдругъ дѣлаются больны, когда подаютъ бордоское, ворчитъ мистеръ Гёнтъ черезъ нѣсколько минутъ. — Нужды нѣтъ, напитокъ хорошъ — хорошъ! какъ кто-то сказалъ на вашемъ знаменитомъ ужинѣ, мистеръ Филиппъ — я не буду называть васъ Филиппомъ, такъ-какъ вы этого не любите. Вы были необыкновенно брюзгливы со мной утромъ. Въ моё время за такое обращеніе бутылки были бы перебиты, или еще хуже.
— Я просилъ у васъ прощенія, сказалъ Филиппъ, — я былъ раздосадованъ — все равно, чѣмъ бы то ни было — и не имѣлъ права быть грубымъ въ гостю мистриссъ Брандонъ.
— Вы сказали вашему батюшкѣ, что видѣли меня въ Торнгофской улицѣ? спросилъ Гёнтъ.
— Я былъ очень грубъ и раздосадованъ, и опять сознаюсь, что я былъ не правъ, сказалъ Филиппъ, колеблясь и заикаясь, и очень покраснѣвъ. Онъ вспомнилъ выговоръ отца.
— Я опять спрашиваю васъ, сэръ, сказали ли вы вашему отцу о нашей утренней встрѣчѣ? спросилъ пасторъ.
— А позвольте васъ спросить, сэръ, какое право имѣете вы спрашивать меня о моихъ разговорахъ съ отцомъ? спросилъ Филиппъ съ грознымъ достоинствомъ.
— Вы не хотите мнѣ сказать? Стало быть вы сказали ему. Хорошъ вашъ отецъ, нечего сказать, въ нравственномъ отношеніи!
— Я не желаю знать ваше мнѣніе о нравственности моего отца, мистеръ Гёнтъ, говоритъ Филиппъ, задыхаясь отъ гнѣва и испуга и барабаня по столу, — я здѣсь, чтобы замѣнить его въ его отсутствіе, и угощать его гостя.
— Вѣжливо! Хороша вѣжливость! говорятъ пасторъ, устремивъ на него сверкающіе глаза.
— Какова бы она ни была, сэръ, а ужь лучше я не усѣю, сказалъ молодой человѣкъ.
— Я старый другъ нашего отца, воспитанникъ университета, магистръ философіи, природный джентльмэнъ, ей-Богу! пасторъ, а вы обращаетесь со мною какъ съ собакой… Да вы сами-то кто? Знаете ли вы?
— Сэръ я стараюсь всѣми силами припомнить, отвѣчалъ Филпппъ.
— Полно! говорю вамъ, прошу не принимать со мною такого тона! кричитъ Гёнтъ съ ужасными ругательствами и выпивая рюмку за рюмкой изъ различныхъ графиновъ, стоявшихъ передъ нимъ. — Чортъ меня возьми! Если бы я былъ помоложе, я влѣпилъ бы вамъ пару оплеухъ, будь вы и вдвое выше. Кто вы, что осмѣливаетесь принимать покровительственный тонъ съ тѣмъ, кто старше васъ, съ давнишнимъ товарищемъ вашею отца — съ воспитанникомъ университета? Вы гнусный, самонадеянный…
