— Онъ сумасшедшій! сумасшедшій! закричалъ испуганный Тротъ, съ ужасомъ всматриваясь въ одинокій глазъ рыжаго лакея.
— Сумасшедшій! отвѣчалъ лакей: — пожалуй чего добраго, отъ злости долго ли сойти съ ума! Выслушай же меня, несчастный…. А! ты не хочешь? а это что? а? — И лакей слегка прикоснулся своей тростью къ головѣ мистера Трота, въ то время, какъ послѣдній сдѣлалъ новое движеніе къ звонку.
— О, пощади мою жизнь! воскликнулъ Тротъ, съ умоляющимъ видомъ поднимая кверху руки.
— Мнѣ не нужно твоей жизни, съ пренебреженіемъ отвѣчалъ лакей: — хотя правду сказать, еслибъ кто и вздувалъ лишить тебя жизни, то оказалъ бы великую услугу.
— О нѣтъ, нѣтъ! не нужно, прервалъ бѣдный мистеръ Тротъ: — не нужно лишать меня жизни. Я…. я…. лучше я стану смирно сидѣть на этомъ стулѣ.
— Давно-бы такъ, сказалъ лакей:- не было бы и спору у насъ: у каждаго свой вкусъ, какъ сказалъ одинъ человѣкъ, когда рѣшился проглотить мышьяку. Но во всякомъ случаѣ я вотъ что скажу: вы сидите спокойно вотъ на этомъ стулѣ, а я сяду противъ васъ — вотъ здѣсь; и если вы не станете шевелиться, то я не дотронусь до васъ; но если вы до половины перваго часа пошевелите рукой или ногой, то я такое сдѣлаю измѣненіе въ вашемъ лицѣ, что когда вы взглянете въ зеркало, то непремѣнно спросите себя: «уже не уѣхалъ ли я за городъ? и когда, примѣрно сказать я возвращусь домой?» Такъ сидите же какъ я сказалъ.
— Сейчасъ, сейчасъ, отвѣчала жертва недоразумѣній; и вмѣстѣ съ тѣмъ мистеръ Тротъ опустился на стулъ, а лакей помѣстился противъ него, съ тростью, готовою, въ случаѣ надобности, къ немедленному бою.
Слѣдующіе часы текли медленно и скучно: на колокольнѣ велико-вингльберійской церкви только что пробило десять, и нужно было прождать еще два съ половиной часа, прежде чѣмъ явится помощь съ которой нибудь стороны. Съ полчаса времени слышно было, какъ на улицѣ запирали лавки, и шумъ отъ этого обозначалъ что-то въ родѣ жизни и дѣлалъ положеніе мистера Трота довольно еще сноснымъ; но когда и это все замолкло, когда затихла суматоха при перемѣнѣ лошадей подъѣхавшаго дилижанса, и только изрѣдка раздавался стукъ лошадиныхъ копытъ въ конюшняхъ, расположенныхъ позади отдѣльныхъ комнатъ, мистеръ Александеръ Тротъ очутился въ самомъ жалкомъ состоянія. Лакей по временамъ наклонялся дюйма на два впередъ, чтобъ снять нагорѣвшую свѣтильню на восковой свѣчѣ, и потомъ снова принималъ свое неизмѣнное положеніе; онъ слышалъ отъ кого-то, и при этомъ случаѣ вспомнилъ, что человѣческій взглядъ имѣетъ сильное вліяніе на усмиреніе сумасшедшихъ, а потому единственный глазъ его постоянно былъ устремленъ на мистера Трота. Въ свою очередь и несчастный Тротъ внимательно наблюдалъ своего сосѣда, при чемъ постепенно черты послѣдняго сдѣлались болѣе и болѣе неясными, волоса казались менѣе рыжими, и въ комнатѣ становилось темнѣе и мрачнѣе. Мистеръ Александеръ Тротъ заснулъ глубокимъ сномъ, изъ котораго былъ выведенъ необыкновеннымъ шумомъ на улицѣ и крикомъ; «четверка лошадей для джентльмена въ двадцать-пятомъ нумерѣ!» Вслѣдъ за тѣмъ по лѣстницѣ раздался стукъ; дворъ двадцать-пятаго нумера быстро растворилась, а въ комнатѣ явился мистеръ Джозефъ Овертонъ, сопровождаемый четырьмя дюжими лакеями и содержательницей «Вингльбирійскаго Герба», толстой мистриссъ Вильямсонъ.
