Недѣля была на исходѣ и Ваткинсъ чувствовалъ себя въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ.
— Какъ здоровье мистриссъ Габріэль Парсонсъ? спросилъ Тотль.
— Слава Богу, здорова, благодарю, отвѣчалъ мистеръ Габріэль Парсонсъ: это ими принадлежало коротенькому джентльмену.
Вслѣдъ за тѣмъ наступило молчаніе; коротенькіе джентльменъ глядѣлъ на лѣвую заслонку камина; на лицѣ Ваткинса отражалась безсмысленность.
— Да, да, слава Богу, здорова, повторилъ джентльменъ, спустя пять минутъ, проведенныхъ въ совершенномъ безмолвіи: — какъ нельзя лучше здорова! и началъ тереть ладони свои съ такой быстротой и силой, какъ будто посредствомъ тренія ихъ намѣренъ былъ достать огонь.
— Чѣмъ прикажете угощать васъ? спросилъ Тотль, съ отчаянной смѣтливостью человѣка, который зналъ, что если гость не уходитъ, то нужно же чѣмъ нибудь угостить его.
— Право не знаю! Нѣтъ ли у тебя виски?
— На прошедшей недѣлѣ, отвѣчалъ Тотль весьма медленно, стараясь выиграть время: — у меня была славная и чрезвычайно крѣпкая виски; но теперь вышла вся… а потому крѣпость ея….
— Вотъ ужь это не доказательство, или, говоря другими словами, этимъ невозможно доказать, сказалъ коротенькій джентльменъ и вмѣстѣ съ тѣмъ захохоталъ, по видимому, весьма довольный, что виски была выпита.
Мистеръ Тотль улыбнулся; но въ этой улыбкѣ отражалось отчаяніе. Когда смѣхъ мистера Парсонса прекратился, мистеръ Тотль довольно деликатно сдѣлалъ предложеніе, чтобы за отсутствіемъ виски обратиться въ обыкновенному грогу, и, прилагая слово къ дѣлу, немедленно зажогъ сальную свѣчу, досталъ огромный ключъ, принадлежавшій къ уличнымъ дверямъ и при экстренныхъ случаяхъ исполнявшій обязанность ключа отъ винныхъ погребовъ, созданныхъ воображеніемъ, вышелъ изъ комнаты и попросилъ хозяйку наполнить стаканы и дополнить ими недѣльный счетъ. Просьба Тотля увѣнчалась полнымъ успѣхомъ: требуемое было подано съ приличной поспѣшностью не изъ «глубокихъ до безпредѣльности»; но изъ ближайшихъ сосѣднихъ погребовъ. Коротенькіе джентльмены составили себѣ по грогу и съ полнымъ комфортомъ расположились передъ каминомъ.
— Тотль, сказалъ мистеръ Габріэль Парсенсъ: — ты вѣдь знаешь меня: я человѣкъ откровенный, говорю что думаю, и что думаю, то и говорю, терпѣть не могу церемоній и ненавижу скрытность и всякое притворство. Нельзя назвать хорошимъ то домино, которое скрываетъ одну только наружность, а не производитъ того чтобы и дурное казалось хорошимъ; да тоже и то домино нехорошо, изъ подъ котораго бѣлыя бумажные чулки кажутся шолковыми. — Послушай, вотъ что я хочу сказать тебѣ.
