— Когда отданъ былъ приказъ по флоту, продолжалъ Фердинандъ: — мнѣ нужно было сдѣлать обѣдъ моимъ сослуживцамъ, и я сдѣлалъ его въ гостинницѣ «Салопіанъ» на Чарингъ-Кроссѣ. Въ безпредѣльной радости моей при производствѣ въ чинъ, я совершенно позабылъ о своей рѣшимости соблюдать трезвость и избѣгать что называется «общества». Я снова предался разгульной жизни, снова начались береговыя путешествія; я принималъ всѣ приглашенія на обѣды, ужины и балы — и каждое утро дорого платился за нихъ. Прежнія связи возобновились и стали производить прежнія слѣдствія. Однажды утромъ, возвращаясь домой, я чувствовалъ во всемъ составѣ своемъ тотъ самый хаосъ, которымъ начался мой страшный недугъ.
— Ага! тебѣ вѣрно славно попало въ макушку?
— Я помню, что начинало разсвѣтать. Желая освѣжиться, я вскочилъ въ шлюбку и отправился въ Гринвичъ.
— Видно, что ты порядочно нагрузился.
— Не спрашивай, пожалуста! мнѣ не нравится даже малѣйшій намекъ на тогдашнія мои ощущенія. Голова моя горѣла. Шлюпка, по видимому, летѣла по двадцати миль въ часъ. Несмотря на эту невѣроятную быстроту, я довольно ясно услышалъ, что меня кто-то кликалъ. Я оглянулся во всѣ стороны, но никого не видѣлъ. Я заглянулъ черенъ бортъ и въ ту минуту почувствовалъ, что кто-то дотронулся до моего плеча съ другой стороны: дрожь пробѣжала по тѣлу; я повернулся и увидѣлъ….
— Кого? спросилъ мичманъ, притаивъ дыханіе.
— Что-то похожее на Джэмса Барбера.
— Что же, онъ былъ мокрый?
— Также сухъ, какъ ты…. Я призвалъ на помощь всю свою твердость… Кто со мной? — вскричалъ я. — Тутъ вѣрно кроется недоразумѣніе!
«- Рѣшительно никакого, былъ отвѣтъ. — Я дѣйствительно Джэмсъ Барберъ. Пожалуста, не пугайся: я не сдѣлаю тебѣ ни малѣйшаго вреда.
— Но….
„- Я знаю, что ты хочешь сказать — прервалъ незваный гость. Сетонъ не обманулъ тебя…. я здѣсь временной гость.“
При этихъ словахъ разсудокъ возвратился ко мнѣ, и я отъ души пожелалъ, чтобы другъ мой опять исчезъ туда, откуда явился.
— Гдѣ прикажешь высадить тебя? спросилъ я.
„- Гдѣ нибудь: для меня все равно. Мнѣ дозволено отлучаться на цѣлую ночь, и даже съ тѣмъ, чтобы раньше утра я не возвращался; а ты знаешь, какія теперь длинныя ночи.“
Я не могъ возразить на это ни слова.
— „Фердъ Фидъ, продрожалъ, голосъ, выходившій, по видимому, изъ глубины пятидесяти саженъ, и, несмотря на быстроту, съ которой мы неслись по теченію, шлюбка наша вдругъ повернула вправо, какъ будто въ лѣвый бортъ ея ударилась огромная волна. — Фердъ Фидъ, ты помнишь, какъ я любилъ убивать время? помнишь, какъ по цѣлымъ ночамъ я пѣлъ, плясалъ, пилъ, ужиналъ, а на другой день спалъ и наливался содой? помнишь, какимъ счастливцемъ я казался? Глупцы были тѣ, въ томъ числѣ и ты, которыя завидовали мнѣ, еще разъ повторяю тебѣ, что я во всю свою жизнь, не зналъ, что такое счастіе,“ и голосъ опустился въ глубину еще на нѣсколько саженъ. „Какъ часто я готовъ былъ отдать цѣлый міръ на то только, чтобъ сдѣлаться рыночнымъ садовникомъ или какимъ нибудь развозчикомъ, особливо въ то время, когда, при выходѣ моемъ изъ какой нибудь таверны на Ковентъ-Гарденскомъ рынкѣ, меня сопровождали восклицанія: какой весельчакъ! какой счастливецъ! мы не хотимъ итти домой до самого утра|… Но теперь я ужасно наказанъ за мои заблужденія. Какъ ты думаешь, что я теперь дѣлаю каждую ночь за мной — ну, да тамъ за что бы то ни было — какъ ты думаешь, что я дѣлаю теперь въ наказаніе?“
