Деловито вытащив из портфеля папку, раввин Иезельсон извлек оттуда полдюжины фотографий и разложил на столе.
— Нам с тобой надо поговорить, все останется между нами. Расскажи, какие девушки тебе по душе. Ну, допустим, ты хочешь урожденную американку, вроде тебя самого, или недавно из Европы, со старой родины? Тебе нужна, конечно, религиозная девушка; в вашей семье, я знаю, крепкие устои, — бормотал он. — Нет, пожалуй, не эта… — Он отложил одну фотографию в сторону. — Это очень достойная, порядочная женщина, но слишком высокая, на голову выше всех молодых людей. Ты ведь не захочешь глядеть на жену снизу вверх, верно? Погоди-ка, вот девушка из прекрасной семьи…
— Не надо, я не буду смотреть, — твердо сказал Джозеф и прибавил, чтобы утешить смущенную мать: — Как-нибудь в другой раз. Я не ждал сегодня. Я не готов.
Раввин Иезельсон замахал руками:
— Ничего страшного. Ровным счетом ничего. Ты только скажи, какую девушку тебе подыскать. А потом мы назначим новую встречу, никакой спешки, когда тебе будет угодно…
— Видите ли, — проговорил Джозеф с отчаяньем, — у меня уже есть девушка. Так что спасибо большое, но в ваших услугах я не нуждаюсь. Спасибо.
Раввин Иезельсон повернулся к матери.
— Что же вы мне не сказали? — Он с упреком покачал головой. — Сколько лишних хлопот!
— Но я не знала! — воскликнула мать. — Джозеф, ты мне ничего не говорил! Почему ты скрываешь?
— Да я и сам не знал. Вот только что понял, — ответил он.
И они уставились на него, словно на идиота, словно он спятил или бредит наяву.
Анна. Анна, бело-розовая. Цветок на тонком стебельке. Высокий цветок, что качается в саду. Он никогда не видел настоящего сада, но почему-то знал, чувствовал влажную, пронизанную солнцем прохладу. Прежде он не думал, что готов к женитьбе, к семейной жизни. Вообще-то он собирался жениться позже, годам к тридцати, крепко встав на ноги. Но теперь неожиданно для самого себя понял, что готов. Понял почти сразу, как увидел ее на крылечке, с ученой английской книжкой в руках. Без году неделя в Америке и — поди ж ты — читает!
Ее голос, маленькие ножки в детских ботиночках, сладковатый запах волос, чудесный смех. И как забавно и серьезно она рассуждает. Приехала из глухой польской деревушки, а чего только не знает! И про парижских художников, и про английских писателей, и про немецких композиторов. Как только в голове помещается? Светлая, гордая головка! Вот кому Анна бы понравилась, так это папе! Он бы оценил! Джозеф даже улыбнулся. Папа не имел бы ни малейшего представления, о чем говорит эта девочка, он понял бы еще меньше моего. Но качество! О, папа отличал качество с первого взгляда.
