Полковник-лейтенант Эберкромби, который возглавлял единственную серьезную вылазку из Иорктауна, сломал свою шпагу в бессильной ярости. По словам одного американского свидетеля, британские офицеры вели себя, словно выпоротые школьники. «Некоторые кусали губы, другие их надували, третьи плакали»[31]. Эти люди пытались скрыть эмоции, закрыв лица круглыми шляпами с широкими полями.
Сам Корнуоллис остался в Йорктауне, заявив о плохом самочувствии. Возможно, он просто не мог видеть победы революции. А музыканты его взятой в плен армии исполняли «меланхоличную» мелодию на барабанах и дудках. Это была погребальная песня Британской империи в Америке. «Мир перевернулся вверх тормашками»[32].
Старый Свет смотрел на победу Нового Света, как на зловещее изменение установленного порядка. Произошел мятеж детей против авторитета и власти родителей, притом — неподавленный. Это было первое в современной истории успешное восстание колониальных подданных против суверенной власти. Как могла толпа фермеров из тринадцати бедных придатков империи, где население составляли 2,5 миллиона человек, нанести поражение специально подготовленной мощной армии метрополии?!
Среди американцев не было единства, они проживали на малозаселенных и недостаточно обработанных землях вдоль восточного побережья, постепенно распределяясь по изолированным поселениям. Первопроходцы селились в нетронутой дикой местности. Против них выступали не только белые лоялисты (противники независимости), но и черные рабы, и «краснокожие» индейцы.
Новобранцы Вашингтона в духе демократической «вольности, когда не считаются с правилами» (по его собственному выражению)[33], не желали подчиняться приказам без их обсуждения. Как пожаловался один старший офицер, «тут все рядовые — генералы»[34]. Американские вспомогательные части до прихода французов были совершенно недисциплинированными. Народное ополчение состояло из солдат, обутых по-летнему, только-только от сохи. Как сообщал один свидетель, кавалерия набиралась из портных в круглых париках и аптекарей на старых клячах. Выглядели они, словно «стая уток в портупеях»[35]. Их время от времени поддерживали покрытые татуировками и одетые в оленьи шкуры, обосновавшиеся на западном фронтире. Из-за поясов у них торчали томагавки, волосы они мазали медвежьим жиром, носили шапки из шкуры енота.
Однако эта разношерстная толпа часто оказывалась действенной, особенно, во время ведения партизанской войны. После «выстрела, услышанного во всем мире»
