Вечером Подберезкин пошел к Наташе. Обе горницы были заняты ранеными, они лежали на лавках, на полу, на печи, Наташа сидела в изголовьи человека со сплошь забинтованной головой. Видны были только один налитый кровью глаз и вздувшиеся пузырчатые губы. Сквозь бинты проступала гнойная кровь. Подберезкин заметил этого раненого еще на снегу; тогда голова его была обмотана грязными гнойными тряпками, он корчился и стонал. Сейчас он лежал тихо, только из горла его исходило иногда клокотанье. В руке Наташа держала шприц, рядом лежали ножницы, обрывки бинтов, вата. И невольно Подберезкина охватило благоговейное чувство, какое он всегда испытывал к врачам во время их работы; эти люди чем-то отличались от всех других, были выше; он часто жалел, что не стал врачом.
— Что с ним? — спросил он тихо, указывая на раненого.
— Вся голова обожжена, — ответила Наташа так же тихо, — успел-таки выскочить из горящего танка, как рассказывают другие. Боюсь за зрение.
— Вы молодец и герой, Наташа.
Та посмотрела на него, положила руку ему на плечо:
— Почему же герой? Я только делаю свое дело и люблю его больше всего на свете.
Ранеными были заняты сегодня обе половины избы, даже тот угол, где помещалась аптечка и спала Наташа; там на полу лежал солдат с перевязанной ногой без сапога. Наташа и Подберезкин сидели на кровати, тихо разговаривая.
Позднее на пункт неожиданно появился Корнеманн. Он курил сигару и от него чуть пахло вином.
— Очень рад вас видеть, господин переводчик, — начал он сухо. — Завтра вы должны явиться в распоряжение господина фон Рамсдорфа. Утром в семь часов.
— Слушаю, — коротко отвечал Подберезкин.
— Вы в вашей собственной стихии, — обратился Корнеманн к Наташе, указывая на лежащих. — Но у вас переполнено. Где же вы будете спать? Я прикажу приготовить вам постель в избе, где мы стоим. Там есть свободное помещение. Я иду и сделаю это, — он положил руку на талию Наташи.
— Не трудитесь, обер-лейтенант, — сухо ответила она, освобождаясь, — я останусь с ранеными.
— Долго я не могу их здесь держать! — резко сказал Корнеманн, направляясь к двери. — Один-два дня, самое большее. — Он приложил рук к козырьку и вышел, скривив губы.
— Отвратительный тип! — вырвалось у Подберезкина.
Наташа посмотрела на него с улыбкой:
— Ах, нет! Просто самовлюбленный ловелас. Если бы все были такие, я бралась бы справиться. Все вы дети в общем, — неожиданно заключила она к досаде Подберезкина: этими словами она как-то сравнивала его с Корнеманном.
