Вновь идет Даша дремучей чащей, ведет коня на снурке шелковом, перед ней клубок через пни-колоды скачет, вперед катится. Третьи башмаки истоптаны, последний костыль поломался и последняя хлебина каменная изглодана. Кругом такая темень, что в трех саженях ничего не видно. Совсем рядом кричит нечисть лесная, большая и малая. Лезут к Даше лапы когтистые, морды зубастые, уж за платье цапают. Только Даша прямо идет за клубком, направо-налево не смотрит. А лес уж такой частый, что скоро будет и руки не просунуть. Глядь, перед ней снова избушка на курьих ножках беспрестанно повертывается. Говорит Даша: „Избушка, избушка! Стань к лесу задом, ко мне передом!“ Избушка повернулась. Вошла Даша — в избушке опять Баба-Яга лежит из угла в угол. „Фу-фу-фу! Прежде русского духу видом было не видать, слыхом не слыхать, а нынче русский дух по вольному свету ходит! Куда путь, красная девица, держишь?“ — „Ищу Никиту Кожемяку“. — „Ах, малютка, ворочай назад, уж он на ихней царице женился!“ — „Нет, говорит Даша. — Не мог он своей волею от меня отказаться. Верно, в беду он попал лютую“. — „Ну, тогда садись скорее на своего коня, дам я ему крылья чудесные, — вынесет он тебя, куда накажешь. Да вот тебе сума, в суме палок три снопухи. Не продавай ее жене Никиты Кожемяки, а проси за то с Никитой ночь перебыть. Да еще запомни, пусть она сама слово чародейное суме скажет: из сумы! Ну, езжай теперь с Богом!“
Вспрыгнула Даша на коня, и помчал он ее через чащу черную, аки птица скрозь облак. Не много, не мало времени прошло, а всего одна минуточка — вынес ее конь из лесу. Видит Даша перед собой синее море раздольное, а на берегу-то град велик стоит. А богатый, видать, город тот, потому дома, куда глазом ни кинь, высокие, сады цветут пышные. Только ни одной живой души не видать, и речи людской не слыхать. Ходит Даша, дивуется. Когда, глядь, сидит на скамье девица в цветно платье разряженная, и собою красавица хоть куда. Подошла к ней Даша расспросить, где искать ей жениха выкраденного, стала спрашивать — а та молчит и не движется. Взяла ее Даша за руку — а та совсем каменная! Испугалась Даша, да назад без Никиты ей дороги нет. Смотрит, дом большой стоит. Взошла Даша внутрь — там народу видимо-невидимо, и стоят, и сидят, а только все до одного окаменелые. Пустилась тогда Даша по улицам бродить — везде то ж самое: нет ни единой живой души человеческой, все как есть камень! Долго так Даша ходила, и дивно ей, и страшно, когда вышла она к высокому холму, а на холме-то дворец стоит точь-в-точь, как тот, что Никита Кожемяка дома состроил: расписной, вырезной, беломраморный. Стоит Даша перед тем дворцом, слезинку за слезинкой платочком утирает. Вдруг как выскочат из тех палат расписных, вырезных, беломраморных, дюжин пять или шесть процентщиков, все, как один, носатые, губатые, что жабы булькатые — и к Даше; руки тянут, кошельками трясут, вот сейчас схватят. Да не тут-то было, ударилась Даша о сырую землю, обернулась белой горлинкой и прочь улетела.
