идеологическое противоречие, вызвавшее к жизни гумилевское стихотворение, разрешается, как мы видим, достаточно просто, психологические мотивы, побудившие Гумилева весьма пристрастно вдумываться в содержание Нагорной проповеди, не теряют от этого драматическую содержательность. За «отрывком», как мы уже говорили, скрывается сложнейшая духовная драма — разрушение «пристрастий и стереотипов» воцерковляющегося интеллигентского мировоззрения. «Трудно человеку бороться с Богом, но еще труднее примириться с Богом, — писал Д. С. Мережковский в самый разгар своего “богоискательства”. — Во всяком случае, для русской революционной общественности это самое трудное: труднее, чем свергнуть самодержавие и учредить социал-демократическую республику, труднее, чем “взорвать Бога” или “поддержать руками валящееся небо”, труднее всего на свете сказать просто простые слова: Верую, Господи, помоги моему неверию» (Мережковский Д. С. В обезьяних лапах // Мережковский Д. С. В тихом омуте. М., 1991. С. 38).
Гумилев к «русской революционной общественности» не принадлежал, в «социал-демократическую республику» не верил и «взрывать Бога» не собирался. Но «сказать просто простые слова», примиряющие его с Богом, было трудно и для него, ибо слишком много здесь оказывалось противоречащим его «пристрастиям и стереотипам». И причиной тому была у него — равно как и у Толстого, Мережковского и других представителей «интеллигентской общественности» Серебряного века, — гордость, скептическое недоверие к какому-нибудь авторитету, кроме авторитета своего собственного знания и практического опыта.
Гумилев нашел в себе силы удержаться от увлекательных интеллигентских «богословских изысканий». После «Отрывка» стихотворений на подобную тематику уже не появляется. Пафос «богопознания» сменяется в его творчестве пафосом «смиренномудрия»:
Храм Твой, Господи, в небесах,
Но земля тоже Твой приют.
Расцветают липы в лесах,
И на липах птицы поют.
Точно благовест Твой, весна
По веселым идет полям,
А весною на крыльях сна
Прилетают ангелы к нам.
Если, Господи, это так,
Если праведно я пою,
Дай мне, Господи, дай мне знак,
Что я волю понял Твою.
>«Канцона»
В самый разгар революционной катастрофы, на рубеже 1917–1918 гг., когда все надежды на сколь-нибудь благополучный исход событий как в его жизни, так и в жизни страны окончательно рухнули, он не ропщет и с какой-то невероятной простотой и искренностью выражает полную готовность принять все, что готовит будущее:
