— А может, и не война? — Зиновьев боялся. — Ты что, академик, — поморщился Фаломеев, — не веришь — у профессионала спроси, — он повел головой в сторону майора.
— Как оказать… — замялся тот, — предположим худшее, ну и что?
Начинался ранний июньский рассвет, далекий горизонт за окном вспыхнул, только что совсем темная, черная даже, трава у края железнодорожного полотна вдруг изумрудно зазеленела, и ослепительно-белая колокольня сельской церкви разделила сине-голубое небо на две неравные половины: одна стремительно откатывалась назад, другая наступала, открывая излучину реки, мост и небольшой городок на ближней стороне…
— Немца знаешь зачем к границе везут? — спросил вдруг Фаломеев и, не дожидаясь Тониного вопроса, ответил: — Отдадут друзьям-товарищам и получат «данке шен», вот так…
— Парвакатор ты… — негромко и очень вяло произнес Зиновьев, похоже было, что его бойцовский дух сильно испарился, если не исчез совсем.
— Собирайтесь, приехали… — Майор откатил двери купе и потянул с верхней полки портфель. Снова зазвенело, майор криво усмехнулся и грустно сказал: — «Хванчкара»… Так и не попробовали. Ладно. — Он был тщательно выбрит — когда только успел — и затянут на последнюю дырочку. — Меня машина встречает, кому по дороге, могу подвезти.
— Мне в школу, она от вокзала недалеко, так что — спасибо, — сказал Зиновьев.
— Что это тебе не сиделось? — удивился Фаломеев. — Тоже мне, дефицитная профессия…
— Племянница сиротой осталась. — Зиновьев развел руками. — Пятнадцать лет девке, не присмотреть — беда…
— Глупо… — фыркнула Тоня. — Вы ведь прямо по Писанию: женщина сосуд мерзостный и способна на любую подлость. А вы, мужчины?
— Мы — плевок из дома, — глубокомысленно изрек майор, — вы — в дом!
— Что ж… — грустно сказала Тоня. — Как надену портупею — все тупею и тупею.
— Спасибо, я доберусь сам. — Фаломеев вернул разговор к истоку. — Мне недалеко.
Тоня посмотрела в окно, городок был уже совсем близко, речка и мост не видны были больше, какие-то черные черточки, словно большая стая ворон, — почему-то с неподвижными крыльями — заходили на город слева.
— Что это, что это?! — закричала Тоня. — Господи…
Все приникли ж стеклу, черточки превратились в хорошо различимые двухмоторные самолеты, один: за другим они переворачивались через крыло и падали на город, сразу же поднялись черные шапки разрывов, через мгновение все скрылось в непроницаемом облаке.
— Не слышно, не слышно ничего! — по-детски капризно сказал Зиновьев; — А?
