. Оба эти события взывали к осмыслению не только во Франции и в России, так что их интерпретации неизбежно оказывали влияние на мировую историографию в целом. Но едва ли не в каждой стране имелся аналогичный «миф происхождения». Американскую историю, например, структурировали сразу два «акта основания» — революция и гражданская война. В этих событиях так же, как во французской и русской революциях, сходились и из них расходились причинно-следственные цепочки. В определенной мере подобную роль играли «Великое восстание» и «Славная революция» в Англии и объединительные войны в Италии и в Германии. Даже если большинство историков в XIX в. рассматривали революции в контексте истории политических институтов, понимание их как социальных конфликтов уже тогда было достаточно распространенным, а в XX в. стало преобладающим.
История классов и классовой борьбы существовала в разных вариантах, зачастую полемически заостренных друг против друга. Социальная история, понятая как история «формирования и стратификации социальных групп», могла быть введением в историю классовой борьбы. В таком случае акцент делался на экономических факторах социальной стратификации, а социальные группы понимались как антагонистические классы, которые были обречены вести между собой борьбу. Но социальная история могла быть также социал-демократическим смягчением воспетой революционными марксистами истории классовой борьбы и даже попыткой интегрировать опасную тему классов в либеральную и консервативную историографию. В таких случаях акцент делался на множественности факторов социальной стратификации и на несводимости многообразия социальных конфликтов к борьбе классов.
В логическом пределе подобные размышления вели к отказу от макросоциальной истории. Именно таким был путь школы «Анналов», в 1950–1960-е гг. усвоившей многие элементы классового подхода, а затем попытавшейся освободиться от них. Попытки рассказать историю XVIII–XIX вв. (и прежде всего историю Франции) как историю экономических и культурных процессов, в которых революции занимают подчиненное место[216], дали в 1970–1980-е гг. интересные результаты, но они означали переход от социальной истории к истории социокультурной, с чего, как уже подчеркивалось, началось «измельчение истории». Сегодня, когда классы оказались изгнаны из истории, на освободившееся место не пришло никаких альтернативных персонажей. Историю классов сменила микроистория, в которой классы подверглись номиналистическому разложению. Вместе с ними исчезла — в существенной части — «материя истории».
