Распад космоса идеальных сущностей ставил под вопрос основы логики. Неудивительно, что в XVII в. мы встречаемся с атаками на силлогизм как основной инструмент познания — например, у Фрэнсиса Бэкона, который считал, что силлогизм не дает нового знания, а только эксплицирует содержание понятий. Основой познания, с его точки зрения, является индуктивное образование понятий[158]. Переход от логики сущностей, в которой силлогизм был главным инструментом познания, к индуктивной логике эмпирического упорядочения множества был естественным результатом рождения бесконечной вселенной.
Политические теории эпохи Просвещения понятны только на этом фоне. Уже в XVII в. общество было уподоблено множеству — прежде всего Томасом Гоббсом, начиная с которого политическая мысль пытается обосновывать идею государства с помощью идеи изолированного абстрактного индивида. У разных мыслителей такое обоснование выглядит по-разному, от войны всех против всех до поиска общего интереса; однако в любом случае понятие общества, сформировавшееся в основном уже во второй половине XVIII — начале XIX в. благодаря Руссо и Гегелю, зарождается столетием раньше в образе подлежащего упорядочению множества. Логика множества и его классификации со второй половины XVII в. стала неотъемлемой частью социальных теорий[159].
В XVII в. в связи с появлением новых форм богатства и власти традиционные социальные категории, выделенные по одному основанию (как у Луазо), стали очевидно недостаточны дня описания общества. Выявилась многомерность социального статуса индивида. Классифицируя индивидов по нескольким критериям, администраторы XVII в. создавали сложные эмпирические категории, для обозначения которых им приходилось прибегать к цифрам, поскольку новые категории не имели имен (например, в Тарифе капитации, первого в истории Франции всеобщего прямого налога (1695 г.), масса подданных была разделена на 22 обозначенных цифрами класса налогоплательщиков).
Понятно, что даже абстрактных индивидов можно классифицировать, только если между ними есть хоть какие-нибудь различия. Это значит, что индивиды не вполне равны и не вполне абстрактны. Однако когда одномерная классификация уступает место многомерной, связь между сущностью вещи и основанием классификации оказывается поставленной под сомнение. У индивидов есть признаки, но эти признаки не имеют статуса сущности, поскольку они сгруппированы произвольно. Классифицировать индивидов можно поэтому только эмпирически, чтобы в результате получить эмпирические агрегаты, не имеющие интеллигибельных имен (следовательно, сущности). Сложные многомерные классификации были поэтому необходимым моментом в переориентации социальной мысли на опыт множества.
