В даче с нами жили Корольчата и семейство Лесман[245]. Хозяйством мы занимались сами, я ходила на рынок и готовила. Мама часто выезжала в город и отсутствовала по несколько дней. Я скучала, бродила по паркам, писала стихи.
Зимой я неожиданно встретила в трамвае Арсения Федоровича. Мы друг друга узнали, но не поздоровались. Когда я сошла у нашего дома, я видела, как он вышел на площадку и смотрел, куда я иду. Через несколько дней последовал телефонный звонок. А.Ф. говорил, что я так повзрослела, что меня трудно было узнать[246]. «Вижу, ходит барышня, в шляпке и котиковой шубке и не смотрит по сторонам. Неужели это Лютик, девчонка из Царского Села, устроительница футуристической выставки на крыше беседки, пожирательница моих конфет?» — «Да, да, это я, приходите, мама будет рада Вас видеть». Моя мама вовсе не была рада его видеть, но зато я — очень. Он носил полувоенный костюм, очень изящно сшитый, и защитного цвета бекешу[247] с красным каракулем.
Его появление в нашем доме было, несомненно, появлением «жениха». Хотя он был убежденным холостяком и человеком, считавшим себя неудачником в личной жизни, это не мешало ему бывать у нас с удовольствием, заниматься со мной математикой, водить меня в концерты и вообще проводить со мной довольно много времени. Я писала стихи, которых никому не показывала, и решила окончательно: он будет моим мужем[248].
Летом 1918 года мы начали испытывать первые трудности в продовольственном отношении, но все-таки у нас были деньги, и было только делом умения доставать все необходимое. Зато у бедных Корольчат дела были действительно плохи. Их отец пропал без вести на Кавказе, мать была совершенно беспомощна, они жили на то, что присылал дед, и этого им не хватало. Они буквально голодали, и часто милые теософы ловили их на краже еды[249]. Дедушка Лампе купил дачу в Териоках[250], и Мишу отправили к нему. С тех пор ни мать, ни сестра не видели его больше, а Толя видел только один раз, вызвав в Гельсингфорс, куда попал со своим пароходом.
Из Мариинской гимназии я перешла по протекции немки-теософки в другую школу, где она преподавала и которая оказалась лучше во многих отношениях. Там были более молодые и передовые учителя, преподававшие по новейшим системам, сбивавшим нас с толку, но приносившим некоторые развлечения.
Был прекрасный учитель русского языка, помогавший нам ставить спектакли; живая, подвижная учительница естественных наук, возившая нас в интересные экскурсии, например на заводы, на выставки или вверх по Неве до Шлиссельбурга. Я в пол-уха слушала на уроках, если вообще приходила в школу, заданного никогда не учила, да и не к чему было — состав был еще пестрее, чем в Мариинском, опаздывать на уроки на полчаса минимум я уже не считала преступлением; вначале мои опоздания записывали, потом собирались меня исключить, но махнули рукой, и я ходила, как и когда хотела.
