Джон так и не понял по тону капитана, одобряет ли тот граждан революционной Франции или же нет.
— Не думаю, чтобы у меня сейчас осталось какое-либо имущество, — ответила Кит. — После ареста моего отца толпа черни разграбила дом, унесла оттуда всё хоть мало-мальски ценное. А опекуном моим был дядя. Предполагалось, он будет приглядывать за моими капиталами, но, я уверена, на самом деле он… ну, грабил меня.
— А где расположен дом? Где родовое поместье вашей семьи? — поинтересовался мистер Эрскин.
— Близ Бордо, сэр. Совсем недалеко от места, где мы сейчас находимся.
Кит снова покачнулась и закрыла глаза. Джон заметил, что она побледнела еще сильнее, чем прежде, и даже испугался, что она сейчас потеряет сознание. Несмотря на обиду, он протянул руку поддержать девочку.
— Мистер Эрскин, — протрубил капитан. — Почему вы заставляете эту молодую особу стоять? Дайте ей стул.
Кит опустилась на придвинутый мистером Эрскином стул. Помощник капитана налил из графина на столе стакан вина, и девочка, благодарно кивнув, отпила глоточек. И с каждой секундой, с каждым, даже самым незначительным жестом и движением тот мальчишка, которого знал Джон, мальчишка, которого Кит так блистательно изображала все эти месяцы, словно бы таял и растворялся прямо на глазах Джона, уступая место какой-то совершенно незнакомой девчонке. Нет, внешне ничего не изменилось. Девочка, Катрин, выглядела совсем как юнга Кит, и даже носила его старые поношенные парусиновые штаны и короткую синюю курточку, но теперь этот наряд на ней казался каким-то странным и неуместным, точно она надела театральный костюм.
Гнев Джона начинал утихать, и мальчик поймал себя на том что с нетерпением ждет продолжение рассказа истории Катрин.
— Так, значит, ты выросла во Франции, на попечении этой самой Бетси, английской нянюшки, так? — переспросил мистер Эрскин. — Это объясняет, почему ты так хорошо говоришь по-английски.
Кит кивнула и отпила еще глоточек вина.
— Да, до восьми лет. К тому времени революции во Франции настал конец и к власти пришел Наполеон. Мои бабушка и дядя вернулись из Швейцарии, посетили было родовое поместье, но оно было совсем разрушено. Им там не понравилось. Да и вообще, оба они терпеть не могут провинцию. Они предпочли жить в Париже, где мой дядя, ну… он…
Она смущенно замолчала.
— Маркиз де Вома, — снова заметил капитан Дюпре, обращаясь к потолку каюты, как будто говорил сам с собой, — хорошо известен в Париже как прихлебатель и мальчик на побегушках у сильных мира сего. Перед любым влиятельным лицом бегает на цыпочках. Надеется, это поможет ему разбогатеть. И не особо-то честен и разборчив в методах. — Капитан оторвал взгляд от потолка и посмотрел на Катрин. — Великая трагедия, мадемуазель, что ваш достойный отец погиб так рано и столь ужасной смертью. Франция потеряла доблестного сына, а вы — благородного отца.
