— Вот чёртово местечко, — прерывающимся голосом сказал солдат, — два раза проскакивал, а на третий чуть было конец не пришёл. Ка-а-ак она рядом жахнет! Смотри!
Солдат отвернул лоскут рассечённого рукава и показал длинную кровоточащую царапину.
— Ну, думаю, конец. Чувствую, по руке ударило, а поглядеть боюсь. И верно, ещё чуть-чуть бы… А ты куда?
— Туда, с письмами.
— Не проскочишь. Подождал бы лучше до ночи. Письма не патроны.
— Разве можно ждать до ночи? — возмутился Гриша. — Ночью письма читать не будут, оставят до рассвета. Это значит — целые сутки. А бойцы, знаешь, как ждут весточку.
— Это верно. Ждут.
— А вы куда?
— Я в штаб и обратно.
— Значит, ещё раз пойдёте?
— Моё дело солдатское. Может, ещё несколько раз идти придётся.
— Страшно?
— Как тебе сказать? Боязно, конечно, но ведь надо.
— Вот и мне надо.
— Ну иди. Только смотри. Немцы с перерывами бьют, и каждый перерыв через определённое время. Ты присмотрись, перерыва два-три пропусти, а потом махай сразу.
Уловив периодичность обстрелов и перерывов, Гриша приготовился и, улучив момент, рванулся вперёд. Здесь и случилось неожиданное. Он увидел на тропинке большое пятно крови и ещё несколько пятен, уходящих вправо к кустам.
Гриша догадался, что здесь шёл раненый человек. И, видимо, не имея сил бежать дальше, уполз в кусты. Гриша бросился туда. За кустами, уткнувшись лицом в землю, лежал сержант. Рукав шинели был в крови. Гриша достал индивидуальный пакет, разрезал рукав и перевязал раненого. Он попытался поднять бойца. Но сил не хватило. Нужно идти за помощью.
Дождавшись очередного затишья в стрельбе, Гриша приготовился перебежать через опасный участок, но в этот момент раненый, не подававший до этого признаков жизни, застонал. Мальчик чуть-чуть задержался и, хотя обстрел снова начался, побежал по тропинке. В первом батальоне он сообщил о раненом. Тотчас послали двух солдат. Но с ними опять пополз Гриша.
А перед вечером, когда Гриша вернулся к себе, получил головомойку от комиссара роты Шапшаева.
— Придётся тебя в тыл отправить, — строго сказал комиссар.
— За что? — чуть не плача, спросил Гриша. Отправка в тыл была, по его понятию, самым большим наказанием.
— За то, что у тебя слова расходятся с делом, — ответил Шапшаев. — Сказал, что будешь осторожным. А сам?
— Товарищ комиссар, да ведь если бы меня не было, как же сержант-то? Уж вы, пожалуйста, не отправляйте меня никуда, — испугался Гриша и вдруг осмелел: — Если отправите, я всё равно из тыла на фронт убегу. Не прощу немцам их злодейства… Мне мстить надо…
