Лис вопрошающе посмотрел на него, на мгновение, убрав от лица сигарету.
— Чего уставился, просто размышляю… — огрызнулся Титан.
Лис несколько секунд, изучающее рассматривал его, затем саркастически произнёс:
— Ну–ну. — и снова поднёс к лицу сигарету.
— Ну, чего ты нукаешь, сам, что не разу ни задумывался, ни о чём?
— Почему задумывался. — Лис снова убрал от лица сигарету, — Я думал, что я буду делать, когда придёт дембель?
— И что? — совершенно серьёзно спросил Титан.
— Ничего. — равнодушно ответил Лис, и снова принялся вдыхать запах сырого табака.
— В смысле? — Титан выглядел крайне заинтересованным.
Лис ухмыльнулся, отбросил в сторону сигарету, заложил руки за голову и самодовольно произнёс:
— Я ничего не придумал.
Титан несколько секунд растерянно глядел на него, нервная улыбочка то появлялась на его лице, то исчезала снова. В конце концов, он рассмеялся, отмахиваясь рукой от своего не слишком задумчивого собеседника.
Лис важно и весело надул щёки и скорчил министерскую мину. Он всё сильнее и сильнее входил в образ, но неожиданно заметил тревогу в глазах друга.
Титан поднял вверх руку, призывая Лиса замереть. Тот повиновался.
Тихий еле уловимый, зловещий шорох.
Бойцы явно ощутили присутствие. Странное, присутствие, не человеческое.
Ещё через секунду, Лис не услышал, а почувствовал, что называется спинным мозгом, приближение угрозы.
Титан потянулся рукой к ПНВ, бросая короткий взгляд на Лиса.
Тот смотрел вверх, а на его лице определённо читался чёткий отпечаток, такого узнаваемого на войне чувства; его было трудно перепутать с какой то другой отметиной — это был холодный, пронизывающий насквозь тело и парализующий в миг волю, делающий из человека обездвиженную мишень, тупой и липкий испуг.
Титан медленно, очень медленно, борясь со съедающим разум волнением, повернул голову в направлении взгляда Лиса.
С уступа, край которого находился прямо у них над головой, надвигалось нечто. Нечто тёмное, сверлящее темноту взглядом двух огненно–перламутровых глаз.
Имение под Москвой «Угодья Охотника», занимало территорию бывшего детского лагеря в живописной лесной полосе, на берегу реки.
Ридгер добирался до места часа полтора, проклиная в душе странную тягу некоторых, к уединённым, живописным уголкам природы. Он считал, что гораздо удобнее и практичнее, находиться там, где сосредоточены все активы.
— Проклятые романтики, — нашептывал Ридгер, поглядывая время от времени на часы.
